Король русалочьего моря

В отличие от Исабели и Алехандры, её бы вряд ли кто назвал девочкой. Облегающая бёдра юбка, широкий пояс и жилетка из тонкой шерсти поверх воздушно-шёлковой рубашки обрисовывали формы, с которыми из присутствовавших могла поспорить разве что гитара, и при виде которых у Ксандера даже в горле пересохло. Глаза под густыми чёрными бровями были тщательно подведены, от чего их кошачья зелень казалась прямо-таки неправдоподобно яркой. Губы были тоже ярче, чем можно было ожидать, но была ли она обязана этим природе или краске, Ксандер сказать бы не сумел.

– Всем добрый вечер, – сказала она с такой королевской снисходительностью, что Ксандер не сразу вспомнил, что она была едва на год их всех старше. – О, вино!

Даже Исабель опустилась обратно на свой стул только тогда, когда Летисия заняла свой, хотя и сделала это, Ксандер должен был признать не без удовольствия, с полным самообладанием.

– Вино хорошее, – сообщила она, – хочешь?

Тут-то Ксандер и понял, как сглупил, вылив всё зелье в один кувшин, но делать было нечего, и он потянулся за следующим – когда услышал за спиной томный голос Летисии:

– Дай попробовать.

– Пожалуйста.

Когда он обернулся, Летисия ещё пила, и он заволновался по другому поводу: а хватит ли Белле того, что он подлил, при такой-то делёжке?

– Да, очень славно, – одобрила та, отрываясь наконец. – Мне, пожалуй, того же.

Вита метнулась к столику с вином прежде, чем Ксандер успел протянуть руку за чистой кружкой, а уж тем более сообразить, что высказанное пожелание предназначалось не ему. Зато, пока она хлопотала, он увидел, как пьёт Белла, и успокоился: всё-таки что-то там после щедрости сеньоры осталось.

– Горячее вино! Господа – о, прекрасная незнакомка, целую ваши ноги, и руки тоже, – я продрог до костей, верите ли?

Явление Адриано народу как всегда словно добавило свежего воздуха: Франц, который до того выглядел будто скованный, махнул ему рукой, Мигель снова прислонился плечом к стене, вежливо стоявший Хуан присел на подлокотник кресла Алехандры, что-то прошептав ей на ухо, от чего она рассмеялась. Даже Леонор, и до того на взгляд Ксандера не очень-то напрягавшаяся, развалилась ещё непринуждённее. Катлина, блеснув глазами, села пошушукаться с Мартой, мимоходом улыбнувшись Адриано, который – несмотря на свое заявление – поцеловал руку как раз не Летисии, а ей, походя и дружески.

Рядом с Ксандером беззвучно усмехнулась Одиль.

– Сабелла, моя божественная, поделишься со мной?

Ксандер, который как раз таки налил и себе, поперхнулся – причём так, что его пришлось хлопать по спине и Одили, и подоспевшему Францу, и даже Адриано, которому Белла как раз сообщила, что на сегодняшний вечер с неё щедрости хватит, а то ей осталось всего ничего, и пусть сам себе возьмёт.

Впрочем, улыбалась и она.

***

– Ай! Моя нога!

Ксандер досчитал в уме до трёх и повернулся. Повернулась и Белла, ничуть не более торопливо, и заодно – он заметил – закатив глаза. Одиль не сделала и этого, сделав вид, будто ничего не слышала, а заснеженная ветка на её пути – самое интересное, что случилось с ней этим утром; её брат подмигнул фламандцу, словно поддерживая, а то и поощряя на пути к удаче.

Алехандра случилась с ними прямо с утра, причём нежданно. Вечно любившая понежиться и потому постоянно опаздывавшая на уроки – к отчаянию долготерпеливой, но дисциплинированной Катлины – иберийка объявилась одетой и готовой к свершениям, едва они спустились в столовую за утренним кофе. Весь завтрак от неё Ксандеру спасу не было: она то просила его что-то передать, то поминутно интересовалась его мнением по куче вопросов, которые были ему сугубо безразличны, а под конец объявила, что у него что-то взъерошилось на голове, и протянула руку, чтобы это поправить. Но тут уже Катлина с громким стуком поставила свою чашку на стол и решительно потянула – Ксандер бы даже сказал, «отдёрнула» – Алехандру от стола и фламандца.

Заткнуть подругу, впрочем, Катлина не смогла. Алехандра беззаботно и без умолку рассуждала обо всём подряд: и о том, как замечательно они провели лето в беспечальной Италии («тебе бы понравилось в Риме, Ксандер!»), и о каком-то законе, который обсуждал в кортесах её отец («ведь это же справедливо!»), и о том, как она училась петь народные песни и, кстати, фламандские в том числе. Пела она, может, и ничего – тут Ксандер был не знаток – но выговаривала по-фламандски с чудовищным акцентом, от которого хотелось прижать уши как ошпаренному коту. Он уже было глянул на Одиль – даже колдовское пение было бы лучше – но тут лопнуло терпение у Катлины: заявив, что им вот уже совсем пора, она поволокла протестующую сеньору прочь.

И, конечно, Алехандра тут же подвернула ногу.