Король русалочьего моря

Адриано и Ксандер, стоявшие в дверях, были словно в униформе, которая, впрочем, им обоим шла: из-под тёмных, хорошей выделки курток щегольски выглядывали белоснежные рубашки, на поясах тёмных же брюк сонно мерцали серебряные накладки, а обуты оба были в любимые Адриано мягкие сапоги – должно быть, свои спасти Ксандер не успел, а по размеру и в этом они были схожи. Адриано старательно запихивал в потайной карман свой ребис – камень сверкнул гневным алым цветом – и Одиль, подумав, засунула свой в перчатку.

– Я не могу понять, отчего нам нельзя их продырявить, – пожаловался братец по пути к оранжерее Баласи, куда помимо них тянулись ещё разрозненные группки. – Вот потеряю, что будет?

– Взрослые как только его не оправляют, почему же нам нельзя? – нахмурилась Белла. – Хотя, может, надо как-то аккуратно, а тут ювелиров нет.

– Я сегодня об этом ректора спросил, сеньора.

Одиль на него уставилась. Вопрос про камень её уже два месяца как занимал, но те профессора, которых она попробовала аккуратно расспросить, даже профессор Мендиальдеа, только улыбались и говорили, что все всё узнают в свое время и ни минутой раньше. Старшекурсники же и вовсе напускали туману так, будто это был не иначе как ритуал инициации.

– И молчал! – Адриано даже воздел руки к небесам, но небеса разделить его возмущение отказались.

Ксандер же только хмыкнул.

– Да как-то к слову не пришлось, извини. В общем, как сказал ректор, мы его оправим сами.

Мгновение они все переваривали эту информацию.

– А почему продырявить-то тогда нельзя? – первым нарушил молчание Адриано.

– И потом, это как? – заволновалась Белла. – Я не ювелир!

Ксандер только развёл руками.

– Сам не знаю, а он не сказал. Сказал только, что в Рождество нам будет знак, а там уже всё будет просто. Но сеньора, ребята, подумайте об этом так: мы же тут не первые, наверняка у них что-то уже налажено?

Это была утешительная мысль.

– Наверняка, – согласилась Белла и украдкой погладила карман юбки, где, скорее всего, таился её собственный ребис.

– Кто следующий? – донёсся до них зычный голос мэтра Баласи. – О, это вы, мои милые! Ну что ж, вы вместе или по отдельности?

– Вместе, – решительно сказала ему Белла, шагая вперед.

***

– Вот это, признаться, было страшновато.

Одиль ничего не сказала, но в душе была согласна с Адриано целиком. Разволновавшаяся иберийка сначала долго вспоминала символ часовни, где обрела вечный покой её мать, потом выяснилось, что вспомнила неверно, а потом – что и нарисовать его выйдет далеко не сразу. Поэтому, несмотря на присутствие и поощрения мэтра, Одиль шагнула через порог открывшейся двери с некоторой опаской, далеко не уверенная, что переживет этот опыт. Однако опасения были напрасны: они оказались в наполненном витражными отблесками и огнём свечей пространстве за алтарем.

– Вот эта капелла, – тихо сказала Белла.

Часовню едва освещала одна свеча, горевшая перед образом Мадонны, с усталой улыбкой протягивавшей Младенцу букетик цветущего розмарина. С соседних стен на эту сцену смотрели с восторгом и безумной надеждой укутанная в свои распущенные волосы Мария Магдалина и одетая в лохмотья изможденная Мария Египетская.

Странный выбор святых, подумалось Одили, но спрашивать у Беллы, почему её родня решила украсить могилу её матери образами раскаявшихся блудниц, было бы немного неприлично.

– Пирожки-то мы не забыли? – забеспокоился рядом Адриано.

Ксандер безмолвно мотнул головой, протягивая сеньоре увязанный в льняную салфетку сверток. Белла взяла его не глядя и шагнула в полумрак капеллы. Осторожно и почтительно она склонилась у каменной плиты, на которой лежала фигура укрытой бесформенными складками женщины, положила белую розу на молитвенно сложенные мраморные руки. На этих руках уже лежала великолепная белая лилия, разглядела Одиль, и, судя по тому, что на ней ещё блестела вечерняя роса, с тем, кто её принес, они едва-едва разминулись. Белла на мгновение замерла, коснулась лилии, словно проверяя настоящая ли она, нахмурилась, но потом наклонилась ещё ниже и уместила два пирожка на подножие надгробия.

Мгновение ничего не происходило, но ждать пришлось недолго. Одиль едва успела прочитать сквозь полумрак надпись на мраморе, сообщавшую всем и каждому, что здесь покоилась благородная и могущественная Анхелика Лусия Альварес де Толедо, а также супруг её, благородный Андре де л’Анж, когда над лежащей фигурой замерцало тусклое сияние, и с плиты встал призрак – так, как, должно быть, мать Беллы встала бы ото сна. Опустив узкие ступни на подножие, она нежно погладила дочь по голове и присела рядом с ней. Увидев пирожок, призрак улыбнулся и взял его. Одиль затаила дыхание, уверенная, что призрачные руки пройдут сквозь настоянное на меду тесто так же бессильно, как только что – сквозь мантилью дочери, но пирожок остался в пальцах духа так, будто они были живые, только тоже замерцал.

Белла смотрела на мать неотрывно, а та опять ей улыбнулась, поцеловала дочь в лоб и опять легла на плиту. Призрачные руки снова сложились словно для молитвы, только пирожок остался между ними.