Король шпионских войн: Виктор Луи — специальный агент Кремля

На станции Абезь станции как таковой нет, наверное поэтому за неё стыдно брать деньги: платформа отсутствует (прыгают прямо на щебень), вывеска давно свалилась, только в деревянной хибаре как будто кто-то сидит, храня железнодорожную власть над безлюдной землёй. В «лучшие», как сказали бы сталинисты, годы, численность населения Абези доходила до 15 тыс. человек: в общем-то силами НКВД-МГБ можно было здесь сообразить даже город-миллионник. Сегодня тут прописаны несколько сотен. Один из этой храброй сотни, переминаясь, стоял у полотна — это Виктор Васильевич Ложкин, бывший глава абезьского «Мемориала», историк, коллекционер лагерной утвари: таких величают «хранителями времени». В Абези он последний, кто может рассказать, что здесь когда-то творилось. Ложкин сетовал, что уже неделю каждый день встречает воркутинский поезд, а нас всё нет и нет. Излишне упоминать, что сотовой связи здесь нет тоже, а наземная работает хуже, чем в сталинское время: уже в тридцатые здесь была прямая линия с Москвой.

От полотна до собственно посёлка около километра по дощатому настилу — кое-где на размытый грунт брошены связанные проволокой целиковые брёвна. В пятидесяти метрах от поселковой администрации — первый привет из ГУЛАГа: брошенный, полуистлевший товарный вагон, в котором привезли зэков и отцепили из-за поломки. С него скрутили и отодрали всё, что можно было скрутить, отодрать и приспособить в хозяйстве. Кто знает, может быть именно в нём приехал Луи: выдающиеся люди склонны оставлять за собой даже такие невероятные по стечению обстоятельств следы.

Тут же начинаются бараки.

Раньше, при ГУЛАГе, здесь было красивее: фальшивые клумбы (цветы на Полярном круге не растут, если они, как люди, не посаженные), на которых аккуратно шлаком были выложены узоры.

После упразднения абезьского лагеря в конце 50-х советская власть не добавила почти ничего к тому, что возвели зэки. Трёхметровый забор снесли, что-то сделали и с моргом (тем самым), чтобы не напоминать о грустном. Селяне и поныне квартируются в перестроенных под гражданские нужды жилищах заключённых, переданных поселковому совету: раньше здесь жили по приговору, теперь по прописке, а все, кто мог уехать на Большую землю, давно это сделали.

Виктор Васильевич рассказывает, как полжизни жил в таких «апартаментах в стиле баракко»: зимние бураны и летний гнус — одно удовольствие по сравнению с клопами, которые гнездятся в пазухах дранки, образующей вместе с глиной межкомнатные перекрытия. Я думал, такое бывает только в анекдотах, а это быль: даже когда клопам ставишь водную преграду в виде консервных банок с жидкостью и опускаешь в неё ножки кровати, они (клопы) всё равно оказываются умнее, пикируя в постель с потолка.

Многие бараки уже пустуют, но в них ещё можно застать останки жизни, которой не нашлось места на Большой земле: обрывки газет лихих 90-х, чайники, электроплитки о двух конфорках. Местами, где обвалилась штукатурка (эти места надо знать), видны отверстия: включающееся воображение убеждает, что именно здесь крепились нары заключённых.

И ещё — грубо сложенные зэками же печки. Больше в бараке делать нечего. Только выйдя, понимаешь, какой же он маленький: это городские, гражданские бараки ассоциируются с чем-то масштабным («на тридцать восемь комнаток всего одна уборная»), А в этих «курятниках» набивалось по шестьдесят — сто человек…

Главная часть посёлка начинается дальше, где когда-то заканчивалась зона. Здесь постсталинская «дотационная» эпоха успела кое-как отметиться: водонапорная башня, занявшая в сознании место римских акведуков, и остов какого-то предприятия, кажется, молокозавода. Внутри оно было разгромлено так, словно советская власть отступала с боями. Я залез на крышу, чтобы лучше представить себе, как всё это выглядело глазами часовых на вышках. При смене караула «попки», как их называли зэки, рапортовали здесь так: «Пост по охране врагов народа, изменников Родины сдал! — Пост по охране врагов народа, изменников Родины принял!».

Ещё метров через триста, на границе тайги, начинаешь плохо слышать, ещё через столько же — и видеть: это ещё одна опасность, от которой зэк мог умереть. Не стану умничать с правильными энтомологическими названиями — не запомнил и не хочу запоминать, как называются кровопийцы, запруживающие здешние места в летнее время: гнус, мошка, комарьё… — всё одно. Только здесь начинаешь собственной кожей, в буквальном смысле, чувствовать прикидки учёных о том, что чуть ли не 90 % зоомассы Земли составляют именно насекомые. Всевозможные заграничные пропелленты не работают, а мощная мазь действует, пока маленькие кровососы, как шутят местные, «слизывают» её с рук, лица и шеи. Один слой одежды — считай, нет одежды. На расстоянии больше пяти метров собеседника почти не видно сквозь облако гнуса.