Король шпионских войн: Виктор Луи — специальный агент Кремля

Там он подружился с испанцем Педро Сепедой, одним из niños españolos, с которым, кто знает, может и играл когда-то ребёнком во дворе. Друзья объяснялись на русско-испанской смеси: Сепеда рассказал, что получил 25 лет за попытку бежать в багажнике дипломатической машины из Советской страны, где считался вроде как беженцем, но где режим оказался куда более людоедским, чем в родной Испании.

Пытался бежать в багажнике… ничего не напоминает?

Испанец ненароком спросил, как Луи удалось так удачно трудоустроиться завхозом, а не попасть на каменоломню:

— Ты ведь знаешь, что про тебя могут сказать… — начал было он.

— Пусть говорят, что вздумается, — ответил Луи. — После смерти Сталина времена изменились, и здесь совсем другая жизнь.

И здесь, в Карлаге, за Луи неотступно следует рой «тёмных слухов»: в этом уверен, в частности, писатель-диссидент Аркадий Белинков, который получил восемь лет лагерей (на них заменили расстрел), а затем, в 1950 году, был снова осуждён уже на двадцать пять и тоже сидел в Карлаге. Мол, по роду своей деятельности, настаивает Белинков, Луи много общался с зэками, которые доверяли ему свои маленькие секреты.

Но опять же, «сотрудничать» — не значит «стучать». Да и потом у самого Белинкова была глубокая психологическая травма от предательства — ведь именно по доносу солагерника он получил новый срок. Но тогда в Карлаге Луи ещё не было.

О жизни Виктора в Спасском лагере известно немного. Роман Сеф, который попал на зону благодаря временной отмене смертной казни (реально же ему дали «вышку»), вспоминает одну услышанную от Виктора трагикомическую историю.

В этом лагере, где даже германский генерал-фельдмаршал штопал носки сокамерникам за пайку хлеба, Луи досталась опять-таки не самая пыльная и довольно хлебная работа повара. Вспомнив свою посольскую юность, как-то раз он решил поэстетствовать и приготовил на обед бульон с гренками: почти не привыкший к тяжёлому физическому труду, он искренне верил, что именно это сейчас нужно вернувшимся со стройки озябшим работягам. Бульон с гренками — чтоб «согреть душу». Увидев, что вместо чего-то сытного и наваристого по мискам разливают янтарный, ароматный, но совершенно пустой бульон, они набросились на него сначала с матом, потом с кулаками. Кончиться это могло ещё одной инвалидностью, но Луи отбили. Эта «тёмная» принесла ему не сколько физическую боль, сколько моральную: уже после лагеря кто-то пустит слух, будто отмутузили его не за неправильный суп, а за доносительство.

Последний этап (в обоих смыслах слова) многолетнего плавания по островам архипелага ГУЛАГ — лагерь в Темиртау, также входивший в систему Карлага и обозначенный шифром «п/я (почтовый ящик) р246/32», считавшийся «штрафной командировкой». Луи туда прибывает в крайне причудливом прикиде: пробковом шлеме и одежде, похожей на британскую колониальную униформу. Всё это было отыскано Бабаней на московском чёрном рынке и по его просьбе прислано в лагерь. Луи обожал удивлять и эпатировать окружающих, завоёвывая место в эпицентре внимания. Он уже видел, каким будет на воле. Вот уж буквально: хлебом не корми, дай возможность распустить хвост. По лагерю пошёл слух — мол, началась новая мировая война между СССР и бывшими союзниками, а Луи — «ихний военнопленный».

Он ещё ходит на костылях, но вскоре отбрасывает их как символ плена и неволи. Воздух свободы всё сильнее обдувает Архипелаг. К 1955-му не просто не запирают бараки на ночь, но и разрешают зэкам свидания с родными, снимают ограничения на количество писем (раньше в Минлаге — только два в год), либерализуют трафик посылок, включают радио, позволяют передавать послания за пределы зоны через вольнонаёмных, и даже иногда расконвоируют зэков для выполнения различных заданий. По сути, это уже колония-поселение. Все понимают: зачем бежать, рискуя получить новый срок, если воля сама у порога?

В последнем лагере у Луи была даже «лейка» (узкопленочный фотоаппарат. — Прим. редактора) — то ли присланная с воли, то ли у кого-то выменянная: он снимает на фотоплёнку виды лагеря и просит вольнонаёмных водителей сгонять в ателье её проявить. Зэки устраивают концерты самодеятельности, в которых Луи активно участвует с номерами из репертуара Аркадия Райкина. Конферирует, читает стихи на украинском.

В общем жизнь налаживается. Последний год лагеря — это ещё не санаторий, но уже некий аттракцион судьбы, о котором Луи будет вспоминать с долей ностальгии.

Как инвалид Луи получил работу в ларьке: там можно было докупать добавку к несытной тюремной кормежке: чай, сушки, папиросы. По свидетельству Романа Сефа, когда заболевал кто-то из соседей по бараку, Луи приносил заболевшему эти дары ГУЛАГ а из своего ларька, которые оплачивал сам. Когда однажды захворал сам Сеф, Луи явился с целой связкой сушек, бусами надетой на шею. Благородный поступок, но снабжённый неизменным — «луишным» — зарядом театральности.