Король танца

Перед глазами всплыло лицо м-ра Балимора, мрачное и в смятение. На нём я видела следы переживаний, которые он не скрывал. Он опасался за меня и Душку, и оказался в жутком положение, когда всплыла наружу горькая правда. Не он, мне кажется, придумал пичкать бедных лошадей вредной химией, и вряд ли поддерживал того, кто это задумал. Он любил лошадей и ни раз проявлял к ним симпатию. Мне было даже страшно представить, что он мог бы быть причастен к столь бесчеловечным действиям.

М-р Балимор не отличался красноречием, был в меру строг и говорил всегда по сути, и не словом, а делом переманивал людей на свою сторону, добиваясь их расположения и уважения к себе. Он мог бы быть кем угодно: и сварливым, и жёстким, и требовательным, но никак не убийцей, травящей животных. Он больше остальных переживал, как бы мне самой не слечь, приносил поесть и заваривал чай в промежутках между работой. В голове не укладывалась, чтобы он мог согласиться кормить лошадей всякой гадостью. Уж кто, а м-р Балимор бездушным не был. Кто-то точно провернул это грязное дельце у него за спиной, и он, сам того не ожидая, растерялся. Я помню, как забегали его глаза, когда врачи заговорили о каком-то непонятном средстве. Он и впрямь не ожидал от них услышать такое низкое отвратительное заключение, что на мгновенье потерял дар речи. Только кивал и нервно подёргивал нижней губой, отвисшей при первых подозрениях на отравление.

«Кто же стоит за всем этим? – размышляла я. – И что теперь делать? Как быть?» Я думала придать эту историю огласки, дать заявление в газету, подкинуть работёнку журналистам, пусть переварят и опубликуют громкую статью о бесчеловечном обращении с лошадьми в престижной школе верховой езды. Но выносить сор из избы неблагодарное занятие, от этого всегда страдают невинные люди. Администрация умоет руки, как это обычно бывает, и выйдет сухой из воды, пойдёт по головам в поисках виновных, чтобы усмирить недовольную общественность, и многие хорошие ни в чём неповинные люди лишатся своих рабочих мест, а их честные имена смешают с грязью. Им будет нечем кормить свои семьи. Они пострадают по моей вине. Я подкину мысль журналистам, а они преувеличат и раздуют так, что всё это закончится скандалом, и не в пользу добрым людям. Оставалось два варианта: либо бороться за справедливость, отчего обязательно будут жертвы, либо контроль за питанием взять в свои руки – самой готовить корм и следить за тем, как это делают другие.

Я немного дремала и время от времени, наперекор тяжёлым векам, закрывающим уставшие глаза, поглядывала из последних сил на Душку. Разные мысли лезли в голову и навевали нестерпимую тоску, выйти из которой помогал здоровый крепкий сон, но уснуть не получалось. Я вздрагивала всякий раз, когда слышала какой-то шорох или стук. В этой полной тишине среди лошадей, которые всё время издавали звуки, было невозможно отключиться, при том, что я весь день была на взводе. «Врачи больше не заслуживают моего доверия», – продолжала думать я, прокручивая в полузакрытых глазах их непонятные лица: с одной стороны, обеспокоенные, способные хоть что-то чувствовать, а с другой, лицемерные, готовые на самые низкие поступки, лишь бы не испортить свою репутацию.

Всё же, несмотря на оптимистичный настрой, я не верила в чудо. Ясно было одно – или Душка справится, или нет. И только время покажет. Вещество, попавшее в него с пищей, должно полностью выйти, а на это требовались сутки, поэтому делать какие-либо выводы было преждевременно. Оставалось мучиться на сене, как-то перебиваться и ждать утра, когда наконец истекут долгожданные гнетущие часы ожидания.

Я смертельно устала. Разболелась голова от недосыпания и недоедания. Тарелка с едой простояла возле меня с вечера, но я к ней не притронулась до того момента, пока не заурчало в животе и не проснулся зверский аппетит. Тогда я с голоду накинулась на еду и съела всё, что было в тарелке, и меня не смущало то, что еда уже остыла и обветрилась. Я с удовольствием навернула всё, что принёс мне м-р Балимор перед уходом домой и запила холодным чаем, который взялся тонкой плёночкой и был безвкусный.

Поела и силы прибавились. Головная боль прошла. «Приятное чувство сытости», – подумала я и, зажмурившись, спиной легла на сено. Я гордилась тем, что не поехала, как все, домой, а осталась здесь, пусть даже одна, но рядом с любимой лошадью, которая во мне нуждалась. «Дома я бы глаз не сомкнула и рвалась бы сюда, так что правильно сделала, что не ушла», – думала я, посматривая на часы, которые показывали ровно пять. А вот и ночь добежала конца. Большая часть времени осталась позади, и несколько часов до пробужденья Душки.