Король в Желтом

Солониной наслаждались в относительной тишине, но, когда ее съели, отложив порцию старикам внизу, Трент вскричал:

– Пьем за Париж! Пусть столица восстанет из руин и сокрушит захватчика!

Веселые возгласы наполнили комнату. Их заглушил монотонный гром прусской канонады.

Зажгли трубки и сигареты. Трент несколько мгновений прислушивался к оживленной болтовне вокруг, нарушаемой иногда всплеском девичьего смеха или добродушным фырканьем Фэллоуби, а затем повернулся к Уэсту.

– Этой ночью, скорее всего, будет вылазка, – сказал он. – Я видел хирурга Американского госпиталя перед тем, как прийти сюда, и он попросил меня поговорить с вами, парни. Он будет рад любой поддержке. – Трент заговорил тише и по-английски: – Что касается меня, то я поеду с медиками завтра утром. Конечно, никакой опасности нет, но лучше держать это втайне от Сильвии.

Уэст кивнул. Торн и Герналек, слышавшие друга, вступили в разговор и предложили помощь. Фэллоуби согласился со стоном.

– Хорошо, – быстро сказал Трент. – Больше ни слова. Встретимся в госпитале завтра в восемь утра. Сильвия и Колетт, нервничавшие из-за беседы на английском, захотели узнать, о чем шла речь.

– О чем обычно говорит скульптор? – со смехом вскричал Уэст.

Одиль укоризненно взглянула на Торна, своего жениха.

– Ты не француз, знаешь ли, эта война – не твое дело, – чопорно изрекла она.

Торн выглядел пристыженным, но Уэст вздохнул, изображая оскорбленную добродетель.

– Похоже, – сказал он Фэллоуби, – нельзя обсуждать прелести греческой скульптуры на родном языке, не рискуя вызвать подозрения.

– Думаю, что слово «госпиталь» звучит одинаково на обоих языках, – дерзко ответила Мари Герналек. – Сильвия, не верь месье Тренту.

– Джек, – прошептала Сильвия, – обещай мне…

Стук в дверь мастерской оборвал ее.

– Входите! – вскричал Фэллоуби, но Трент вскочил на ноги и, открыв, выглянул наружу.

Затем с торопливым извинением вышел в коридор и притворил за собой дверь. Он вернулся, раздраженно ворча.

– Что случилось, Джек? – спросил Уэст.

– Что случилось?! – резко повторил Трент. – Я скажу тебе. Мне принесли письмо от американского посланника. Я должен заявить, что мерзкий вор и немецкий шпион на самом деле – мой соотечественник и собрат-художник!

– Не ходи, – предложил Фэллоуби.

– Тогда они его расстреляют.

– Пусть, – проворчал Торн.

– Знаете, кто это?

– Хартман! – с ликованием выкрикнул Уэст.

Сильвия, смертельно бледная, вскочила на ноги, но Одиль взяла ее за руку и вновь усадила в кресло, тихо приговаривая:

– Сильвии нехорошо… в комнате так жарко… принесите воды.

Трент тотчас это сделал.

Сильвия открыла глаза и миг спустя поднялась. Поддерживаемая мужем и Мари Герналек, она ушла в спальню.

Это означало, что вечер закончен. Все подходили к Тренту, жали ему руку, выражая надежду, что сон поможет Сильвии и все останется без последствий.

Прощаясь с ним, Мари Герналек избегала его взгляда, но он говорил с ней ласково и поблагодарил за помощь.

– Я могу сделать что-то для вас, Джек? – спросил Уэст, задержавшись на лестнице, а затем поспешил вниз – догнать остальных.

Трент облокотился на перила, прислушиваясь к звукам их шагов и голосам. Вскоре дверь парадной лязгнула и дом затих. Он медлил, глядя вниз, в темноту, кусая губы, и вдруг, с резким движением пробормотав: «Я схожу с ума!», зажег свечу и отправился в спальню. Сильвия лежала на постели. Он склонился над ней, разглаживая упавшие на лоб кудри.

– Тебе лучше, милая Сильвия?

Она не ответила, но подняла на него глаза. Трент встретился с ней взглядом, и его сердце замерло. Он сел, закрыв лицо руками.

Наконец она заговорила сдавленным приглушенным голосом – голосом, ему совершенно незнакомым, и он уронил руки и слушал, выпрямившись в кресле.

– Джек, наконец все открылось. Я боялась и дрожала… ах!.. как часто я лежала ночью без сна с грузом вины на сердце и молилась, чтобы Бог позволил мне умереть прежде, чем ты узнаешь! Ведь я люблю тебя, Джек, и, если ты уйдешь, я не смогу жить. Я изменила тебе… Это произошло еще до нашей встречи, но с того самого дня, как ты нашел меня плачущей в Люксембургском саду и заговорил со мной, я была верна тебе мыслями и делами. Я полюбила тебя с первого взгляда и не могла признаться из страха, что ты уйдешь. С тех пор моя любовь становилась лишь сильней… и… о!.. я страдала!.. но не смела сказать тебе правду. Теперь ты знаешь все, кроме самого худшего. До него мне теперь нет дела. Он был жесток… так жесток! – Она спрятала лицо в ладонях. – Мне продолжать? Должна ли я сказать… ты и представить не можешь, о! Джек…

Он не двигался. Смотрел на нее мертвым взглядом.

– Я… была так молода, не знала жизни, а он говорил… говорил, что любит меня…

Джек встал и погасил свечу своим сжатым кулаком. Комната погрузилась во тьму.

Колокола Сен-Сюльпис пробили час, и Сильвия принялась говорить с лихорадочной быстротой: