Король в жёлтом

Утром в понедельник студенты боролись за места в студии Жюлиана. Привилегированные ученики теснили остальных, которые с самого открытия нетерпеливо припадали к желанным табуретам в надежде заполучить их в своё распоряжение. Студенты бранились из-за палитр, кистей и папок или же требовали у Чичери хлеба. Неопрятный Чичери, в прошлом натурщик, в лучшие свои времена позировавший в качестве Иуды, теперь зарабатывал на сигареты, продавая чёрствый хлеб по одному су. Пришёл мсье Жюлиан, одарил всех покровительственной улыбкой и вышел. Сразу после его ухода появился секретарь — пронырливый человечек, который порхал меж воинственных орд в поисках жертвы.

Трое, не оплатившие счёта, были пойманы и изгнаны. Четвёртого учуяли, выследили, обошли с фланга, отрезали путь к выходу и, в конце концов, взяли в плен за печью. Когда революция начала принимать серьёзный оборот, раздались зовы о помощи:

— Жюль!

Пришёл Жюль, смиренным взглядом своих больших карих глаз разнял две драки, обменялся со всеми рукопожатиями и слился с толпой, оставив после себя атмосферу доброй воли и умиротворения. Львы уселись рядом с ягнятами, а смотрители, заняв лучшие места для себя и своих друзей, поднялись на подиум и взялись за перекличку.

Прошёл слух, что на этой неделе начнут с «К».

Так и произошло.

— Клиссон!

Клиссон молниеносно вскочил и мелом отметил своё имя на полу перед стулом.

— Карон!

Карон во весь опор кинулся занимать себе место. Бум! — опрокинулся мольберт.

— Nom de Dieu! ¹⁸⁰ — по-французски.

— Куда, чёрт подери, тебя несёт! — на английском.

Бах! — упала коробка с красками, кисточками и другими принадлежностями.

— Dieu de Dieu de...! ¹⁸¹ — плевок. Удар, короткий бросок, схватка, потасовка и голос смотрителя, укоризненный и суровый:

— Cochon! ¹⁸²

Потом перекличку возобновили.

— Клиффорд!

Смотритель остановился и, заложив палец между листами гроссбуха, оторвал взгляд от списка.

— Клиффорд!

Клиффорда не было. Он находился за три мили от студии, и с каждой секундой расстояние увеличивалось. Не то, чтобы он спешил — напротив, прогуливался той праздной походкой, которая была свойственна только ему. Эллиотт шёл рядом, а два бульдога прикрывали тыл. Эллиотт читал «Жиль Блас» ¹⁸³, от которого получал явное удовольствие, но, считая, что бурное веселье не слишком сочетается с настроением Клиффорда, свёл свою радость к паре сдержанных улыбок. Последний, угрюмо отметив про себя этот факт, не сказал ни слова, а направился в Люксембургский сад, расположился на скамейке на северной террасе и недовольно оглядел пейзаж. Эллиотт, согласно правилам Люксембургского сада, привязал двух псов и, бросая на друга вопросительные взгляды, продолжил читать «Жиль Блас» и сдержанно улыбаться.

День был чудесный. Солнце зависло над Нотр-Дамом, озаряя сиянием весь город. Тонкое кружево каштанов бросало тень на террасу, рисовало на тропинках и дорожках узоры — такие голубые, что Клиффорд нашёл бы в них вдохновение для своих безудержных «импрессий», если бы только обратил внимание. Но, как обычно, в данный период карьеры его мысли были заняты всем, кроме профессиональных интересов. Вокруг чирикали и вели брачные игры воробьи, большие розовые голуби планировали от дерева к дереву, мухи кружились в солнечных лучах, а цветы источали тысячи ароматов, наполняя Клиффорда сентиментальной тоской. Под влиянием этого он заговорил:

— Эллиотт, ты настоящий друг...

— Мне тошно тебя слушать, — ответил тот, складывая газету. — Так я и думал — ты опять тащишься за новой юбкой. И, — гневно продолжил он, — если именно ради этого ты увёл меня из студии, ради того, чтобы поведать мне о прелестях очередной дурочки...

— Не дурочки, — мягко возразил Клиффорд.

— Послушай! — вскричал Эллиотт. — У тебя хватает наглости заявлять мне, что ты снова влюбился?

— Снова?

— Да, снова, и снова, и снова, и... Честное слово, неужели ты...?

— На этот раз всё серьёзно, — грустно заметил Клиффорд.

В какой-то момент Эллиотт думал наброситься на него с кулаками, но потом беспомощно рассмеялся:

— Ой, продолжай-продолжай. Посмотрим-ка, у нас есть Клеменс, Мари Телек, Козетт, Фифин, Колетт, Мари Вердье...

— И все они очаровательны, безусловно, но это было не серьёзно...

— Да поможет мне Бог, — торжественно заявил Эллиотт, — все и каждая из названных, последовательно и поочерёдно, мучительно разбивали тебе сердце, а я, таким образом, терял своё место у Жюлиана. Все и каждая, последовательно и поочерёдно. Станешь отрицать?

— То, о чём ты говоришь, основано на, так сказать, фактах, но поверь, я был предан каждой из них, пока...

— Пока не появлялась новая.

— Но сейчас... Сейчас совсем по-другому. Эллиотт, поверь, я просто разбит.

Эллиотту ничего не оставалось, как скрипеть зубами и слушать.

— Это... Это Рю Барре.

— Ну, — с насмешкой заметил Эллиотт, — если ты стонешь и сохнешь по этой девушке — которая дала тебе и мне самому веский повод желать, чтобы земля разверзлась и поглотила нас — тогда продолжай!

— Я и продолжаю, мне всё равно. Робость прошла...

— Точно, твоя врождённая робость.