Король зимы

Овейн сказал нам, что люди на торфянике восстали против короля Мордреда, а их вера велит бояться пришельцев с черными щитами. Это было ловко придумано. Я и сам поверил бы этой сказке, не подслушай вчера его разговор с принцем Кадви. Вдобавок Овейн пообещал нам кучу золота, если мы все сделаем как надо, но предупредил, что этот ночной набег должен остаться в тайне, ибо у нас нет приказания Совета вершить суд. По дороге к торфянику в самой гуще леса мы наткнулись на старое святилище, возведенное под дубами, и Овейн заставил каждого из нас поклясться смертным словом, что впредь мы будем держать язык за зубами. Из заросших мхом ниш в полуразрушенных стенах на нас строго взирали пустыми глазницами ветхие черепа. В Британии повсюду попадались подобные древние, скрытые в чащах святилища – явные свидетельства того, как накануне появления римлян в религии страны безраздельно властвовали друиды. Но и теперь еще сельские жители тянулись к своим богам и приходили сюда с мольбами о помощи. И мы тоже в тот час среди древних дубов, с которых свисали бурые клочья лишайника, опустились на колени перед черепами, и каждый коснулся рукояти меча Овейна. А те избранные, кто был посвящен в тайны Митры, удостоились поцелуя Овейна. Затем, получив благословение богов и поклявшись убивать, мы двинулись навстречу ночи.

Первое же место, куда мы попали, оказалось ужасно грязным. Огромные плавильные костры плевались искрами и чернили небеса жирными клубами дыма. Между кострами теснились приземистые хижины. Над всем высились огромные слежавшиеся угольные кучи, похожие на мрачные черные склепы. В горле першило от едкого горького запаха. Эта горная деревушка скорее походила на королевство Аровна, властителя иного мира, чем на человеческое поселение.

Как только мы приблизились, залаяли собаки, но ни один из жителей деревушки даже не проснулся. Никто здесь не позаботился даже о малой защите – ни забора, ни земляного вала. Возле телег стояли привязанные к колу приземистые лошадки – пони. Завидев нас, они беспокойно заржали, но и тогда никто не вышел, чтобы выяснить причину шума. Деревушка спала. Все хижины были круглыми, сложены были из камня и крыты торфяными плитами. Лишь в центре поселения различались силуэты двух старых римских зданий, квадратных, высоких и мощных.

– На каждого из нас выйдет по два человека, если не больше, – прошипел Овейн, – и это не считая рабов и женщин. Нападайте стремительно, убивайте быстро и не оставляйте без прикрытия спину. Держитесь вместе!

Мы разделились на два отряда. Я оказался рядом с Овейном. Железные кольца в его бороде грозно поблескивали в свете костров. Собаки лаяли, кони ржали, наконец подал голос молодой петушок. И только тогда из хижины выполз какой-то мужчина, пожелавший узнать, с чего бы всполошилась скотина. Но было уже слишком поздно. Бойня началась.

Потом я видел множество подобных кровавых расправ. В деревнях саксов мы, прежде чем начать резню, поджигали хижины, но этот грубый камень и сырые торфяные плиты не горели. Мы выхватывали из костров горящие головни, совали их внутрь хижин и врывались с копьями и занесенными мечами. Иногда пламя было таким сильным, что обитатели хижины сами выскакивали наружу, где их уже поджидали безжалостные клинки, рубившие, как топоры мясников. Если же огонь не выгонял на улицу всю семью, Овейн приказывал врываться сразу двоим, в то время как остальные подстерегали у входа. Я знал, что очередь совершать кровавую работу дойдет и до меня. Я страшно боялся, понимая, что не осмелюсь ослушаться приказа. Я был повязан ужасной клятвой, и отказ означал смерть.

Ночь наполнилась воплями. Первые несколько хижин дались нам достаточно легко, потому что люди спали или только-только проснулись. Но по мере нашего продвижения вглубь деревушки сопротивление становилось более яростным. Два человека напали на нас с топорами, однако с ними быстро справились наши копьеносцы. Женщины с детьми на руках разбегались в разные стороны. На Овейна прыгнул разъяренный пес, но тут же, повизгивая, рухнул на землю с переломанным хребтом. Я увидел, как женщина, прижимая младенца к груди и таща за собой окровавленного ребенка постарше, пыталась скрыться от разящих мечей и копий, и внезапно вспомнил последний выкрик Танабурса о том, что моя мать жива. В этот момент я с ужасом осознал, что старый друид, наверное, проклял меня за покушение на его жизнь. До сих пор счастливая судьба оберегала меня, но теперь я чувствовал, как зло окутывает, окружает, словно невидимый лютый враг. Я дотронулся до шрама на левой ладони и стал молиться Белу, чтобы он отвратил проклятие Танабурса.

– Дерфель! Ликат! Ваша хижина! – прокричал Овейн, и я, не успев опомниться, подчинился приказу.