Короленко

Несмотря, однако, на столь важные указания, основанные на тщательной проверке действий и отношений названных лиц, сини по неимению юридических данных к обвинению не могут быть привлечены к ответственности по суду и даже к дознанию, производимому об их главных сообщниках, так как успели, при своей изворотливости, скрыть следы преступных деяний.

III отделение, ввиду изложенного, передав названных братьев Короленко в мое распоряжение, присовокупило, что, кроме означенного общего обвинения, о них имеются еще следующие указания: они совещались между собою убить одного из секретных агентов, но злодеяние свое не успели привести в исполнение, так как об этом получены были благовременные сведения и агент от грозившей ему опасности охранен.

По докладе об этом Санкт-Петербургский временный генерал-губернатор, на основании высочайше предоставленной ему власти, определил: выслать Короленко в Вятскую губернию под надзор полиции.

Санкт-Петербургский градоначальник генерал-майор Зурин».

Несостоятельность — полную или частичную — предъявленных им обвинений братья Короленко не могли доказать по той простой причине, что они не знали о них. Их арестовали и, продержав более двух месяцев в тюрьме, отправили из Петербурга в ссылку. Куда? Они не знали. За что? Тоже не знали.

Петровская академия (ныне Московская ордена Ленина сельскохозяйственная академия имени К. А. Тимирязева)

Климент Аркадьевич Тимирязев — профессор Петровской земледельческой и лесной академии. Фото 70-х годов.

Авдотья Семеновна Ивановская (впоследствии жена В. Г. Короленко). Фото 1879 года.

В. Г. Короленко. Фото 1879 года.

Иллюстрация к рассказу В. Г. Короленко «Чудная». Рисунок С. Боим.

Когда черные кареты с грохотом неслись по улицам Петербурга, Владимир Галактионович, жадно смотревший на улицу, обратил внимание, что рабочие, чинившие мостовую на Невском, поднимались с земли, снимали картузы, низко кланялись и крестились. Волнение охватило тогда молодого человека. Кто знает, может быть, опасения Майданюка не напрасны и вскоре они вернутся в свободную столицу свободной страны?

Теперь, на станциях, публика заглядывает в окна вагонов; некоторые при виде жандармов отшатываются; другие, отходя, все оглядываются с молчаливым сочувствием. Почти на каждой станции у вагона собираются рабочие, внимательные, серьезные. Они словно кого-то ищут: подойдет один, другой, заглянут и — остановятся, а через несколько минут их уже группа. Стоят молча, немного сурово, без малейших признаков обывательского ротозейства. При жандармах, однако, заговорить не решаются. Братья смотрят на рабочих, рабочие на них, и все молчат. Владимиру Галактионовичу приходит в голову мысль, что это сочувственное внимание происходит оттого, что они с Илларионом как будто иллюстрируют что-то такое, уже известное этим людям в теории. Жандармы грубо гонят рабочих. Те отходят поодаль, оборачиваются и снова молча, серьезно смотрят.

Вообще настроение у братьев превосходное, хотя впереди их ждет полная неизвестность.

Вот и Москва. Их опять везут в тюремной карете, и опять, как в Петербурге, встречные рабочие снимают шапки, кланяются. И теплеет в груди от этого мимолетного привета незнакомых людей.

Въезжают во двор Рогожской полицейской части. Что-то вроде каменного сарая с решеткой на окнах, полосатая будка, у двери странное существо в замызганной полицейской форме, с допотопным ружьем — «мушкетер».

В затхлой камере стены испещрены надписями. Братья внимательно их исследуют и страшно огорчаются; знакомым почерком Николая разборчиво написано, что 13 мая он привезен из Петербургского дома предварительного заключения. Зять был здесь вчера… Значит, дома три женщины с малышом — сыном Марии — остались без работников. Одна надежда, что помогут друзья, недаром интеллигентное общество противопоставило нынешней оргии арестов и доносов широкую заботу о семьях арестованных.

Владимир Галактионович пристраивается у окна рисовать. Набрасывает камеру, «мушкетера» у входа. Появляется смотритель. «Нельзя писать…» Заключенный убирает маленькую зеленую записную книжечку, подаренную матерью при последнем свидании. В ней на первом листе неуверенным почерком мамаша вывела: «Володя пиши пожалосто много». Он будет много писать и рисовать в этой своей первой «путевой» книжке, милая мамашенька, и прочтет вам, когда вернется.

Вечером того же дня братья оказываются на Ярославском вокзале. Выясняется, что везут их в Кострому; о дальнейшем пути жандармы не говорят.

В Ярославле братьев доставляют на пристань.

Меж двух жандармов они проходят на пароход, публика сторонится, глядит с удивлением, кто-то крестится. Владимир Галактионович ничуть не смущается от множества устремленных на него глаз; становится даже весело от мысли, что теперь исполнилась давнишняя мечта — они отправлены «в народ», только на казенный счет.