Короленко

На первых порах сам уездный исправник принялся усиленно рекомендовать мастерскую глазовцам. Он очень гордился тем, что «его ссыльные» не пьют, не безобразничают, как некоторые обыватели, не создают ему лишних хлопот. Очень скоро маленькая мастерская стала своеобразным клубом, где под стук молотков и визг напильников допоздна шли разговоры на самые разнообразные темы. Владимир Галактионович выписал из Петербурга — вместе со слесарным инструментом для брата и сапожным для себя — дешевые издания произведений Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого, Щедрина, которые принялся читать в «клубе».

Он решил продолжить обучение сапожному ремеслу. Познакомился с соседом, «чеботным» мастером Семеном Нестеровичем, и принялся ходить к нему — помогал в работе и сам учился.

Когда мастер убедился, что его помощник не метит открыть свою швальню, а его превратить в наемного работника, он повеселел, и отношения установились простые и хорошие.

Владимир Галактионович заметил, что чиновники и купцы, проживающие в центре городка, относятся к слободке с нескрываемым высокомерием, а последняя, в свою очередь, отвечает им бесконечным презрением.

— Господа-а, — говорит протяжно Семен Нестерович, выражая мнение слободки, — чиновники, купцы-ы! Какие у нас господа-то-о?.. Купец, ежели настоящий, так у него капитал! Он и сам наживется и другим жить даст… Да у нас и торговать-то нечем.

— Вот верите слову, Галактивоныч, — продолжает он, — ежели собрать сейчас всех давальцев (заказчиков) и поставить в ряд, а насупротив них чеботных выставить… Так уж это я вам верно говорю: на давальца придется по чеботному!..

На лбу у Семена Нестеровича ременной ободок, который держит длинные волосы и придает симпатичному, то веселому, то задумчивому лицу мастера сходство с портретами мудрых ремесленников, какими их изображали художники Возрождения.

Владимир Галактионович знает: вся слободка роковым образом продолжает тяготеть к сапогу; все чеботные, а в числе их мудрец и мечтатель Семен Нестерович, продолжают учить своих мальчишек этому малодоходному в условиях Глазова «ненастоящему» ремеслу. Многие из мастеров заражены тоской по настоящей, хорошей работе, но дальше утопических рассуждений о привлекательности и ином, высшем качестве «прочиих» мест не идут и менять в своей жизни ничего не собираются.

— Уйду, беспременно в Сибирь уйду! Там заработать можно, незачем здесь пропадать! — кричал в трудные минуты Семен Нестерович, но, конечно, всем да и ему самому было ясно, что этого не произойдет.

— Милый ты мой, Галактивоныч, — как-то, подвыпив, сказал мастер, — грозимся мы все в Сибирь уйти… Сибирь — одно только слово несчастное, а подумать, порассудить — здесь Сибирь-то самая, в Глазове нашем…

Прав, ох, как прав беззащитный перед жизнью Семен Нестерович! Он не видит выхода из этого существования, как не видят и другие обыватели Глазова.

Вот никто и не двигается — замерли, ждут чего-то нового, настоящего… Так пришел ответ на вопрос о Глазове: это город не «лишний», он просто пока еще «ненастоящий». В нем нет ни чугунки, ни фабрики, ни завода, ни кустарного промысла — ничего, что обусловило бы необходимость существования данного числа таких-то людей в данном месте. И вот жизнь остановлена, начинается жалкое прозябание. Выход — в развитии промышленности, в движении к экономическому прогрессу, вопреки утверждениям прекраснодушных мечтателей, каким он, Короленко, был сам до того, как познакомился с этой стороной российской жизни.

Владимир Галактионович вскоре по приезде снял комнатку, здесь он сапожничал, а по вечерам понемногу пописывал без помех — заносил свои впечатления о жизни Глазова.

Юлиан передал «Эпизоды из жизни «искателя» в «Слово», и рассказ появился в июльской книжке журнала за 1879 год. Критик «Нового времени» злобный фигляр В. Буренин тотчас разразился ругательной статьей. Владимир Галактионович написал отповедь и передал исправнику для пересылки через губернское начальство в Петербург. Статья в печати не появилась — сгинула в недрах казенных архивов.

У молодого приветливого ссыльного завелось в городе много знакомых. Молодежь да и люди постарше заходили почаевничать, поговорить или звали к себе: «Айда-те-ко, Галактионыч, чайку с нами выпить!» Просили: «Не найдется ли книжки интересной?» Приходили заказчики — местные и приезжие удмурты, забегали девушки, среди которых прошел слух: «У Нестерыча-то, слышь, петербургский работает — любезной у него нет…»

От Дуни изредка приходили письма. Ее снова арестовали и административно выслали в город Повенец Олонецкой губернии. Поначалу она хворала, теперь поправилась.

Аресты в столицах продолжаются. Жандармы не дремлют.