Короленко

Не дремлет и местная полиция. Уездный исправник, злой и глупый старик Лука Сидорович Петров, встревожился: по вечерам у старшего Короленко собираются обыватели, читают книги, беседуют. Пьют исключительно чай. К нему из окрестных сел приезжают крестьяне — русские и удмурты, он пишет им жалобы на начальство. И этому беспокойному и вредному человеку должны еще платить пособие от казны, разрешают получать из Петербурга книги и журналы, посылать какие-то статьи. Мало того, Короленко пишет жалобы губернатору на него, исправника, а министру на губернатора. Их превосходительство у него виноваты в том, что. отказывают в причитающемся ссыльным пособии, а он, исправник, якобы несвоевременно просматривает письма и книги, приходящие на имя Короленко. Но скоро деятельности этого вредного человека в Глазове придет конец. Он, исправник, постарается об этом.

Петрову пришлось отложить все остальные дела, когда Владимир Короленко принес очередную жалобу на него для передачи губернатору. Исправник к бумаге ссыльного присоединил свой рапорт. «Кому поверит господин губернатор — верному слуге престол-отечества или врагу царя?.. Ясно!»

«Представляя на благоусмотрение вашего превосходительства письмо Короленко, — писал Петров, — я не могу умолчать о том, что крайне было бы желательно устранить его из города на жительство в уезд… в отвращение влияния его самостоятельных и дерзких наклонностей на других политических ссыльных, имеющих молодые лета…»

Рапорт и заявление Короленко были посланы со специальным нарочным.

Поздним утром 25 октября, едва Владимир Галактионович после нескольких часов сапожной работы собрался поесть, как в дверь его комнатенки постучали. Согнув под низкой притолокой тощую шею и радостно щурясь, вошел исправник.

— По предписанию губернатора я произведу у вас обыск.

Ничего предосудительного найдено не было, но Петров с трудом скрывал злобную радость.

— Вы кончили? — спросил Владимир Галактионович. Тяжело давалось ему сейчас внешнее спокойствие.

Исправник посыпал чернила на протоколе песком, затем не спеша стряхнул его, дал подписаться Короленко, понятым и, наконец, ответил:

— Вы переводитесь в Бисеровскую волость вверенного мне Глазовского уезда…

Серые выцветшие глазки жадно бегают по лицу ссыльного — исправник надеется увидеть страх, смятение, раскаяние у побежденного врага.

Молодой человек молчит.

— …Собственно, в волости вы не останетесь.

Все же Владимир Галактионович не выдерживает: кажется, дрогнул голос, когда он спросил:

— Значит, в Березовские Починки?!.

Исправник торжествующе кланяется: «Угадал».

Два зверька под седыми бровями торжествующе мечутся: «Ага, вот тебе, вот!..»

Понятые испуганно раскрывают рты: о Починках ходят страшные слухи — они от Глазова более чем в двухстах верстах, избы там курные, народ дикий, колес-телег не знает, так как нет в той лесной глухомани дорог.

Часа через три после обыска большая группа товарищей и местных знакомых усаживала Владимира Галактионовича на небольшой паром, именуемый по-здешнему шитиком.

— За что же тебя, Галактивоныч? — с тоской спрашивал прибежавший прощаться Семен Нестерович.

— Вот те и на! Как же так? — как эхо, отозвались другие глазовцы.

Товарищи-ссыльные обнимали молча. Бледный, расстроенный Илларион с трудом сдерживал слезы. Впереди, на той стороне реки, глухо, с угрозою шумел лес. Солнце померкло, и по воде, по редким льдинам побежали длинные серые тени. На шитик взвели лошадь, втащили сани. Два удмурта — заседатель и возница — влезли последними.

— Прощайте, Владимир Галактионович, шлите весточки!

— Прощайте, товарищи! — Голос показался как будто не свой.

Маленькая кучка людей над обрывом становилась все меньше…

Черная вода Чепцы билась у самых ног…

«Люди хорошие, и глушь очень интересная»

В этой безрадостной поездке по глухим лесным дорогам был момент, когда Владимир Галактионович колебался: продолжать ли ему покорно следовать свирепым предначертаниям администрации, загнавшей его уже на край света, или попытаться изменить их собственной волей?

Ямщик ушел отыскивать перевоз, заседатель по мосткам перебрался через шумевшую в вечерней тьме Вятку, и молодой человек остался у лошадей.

Внезапная мысль обожгла его. Он один. Где-то за лесами, неподалеку, есть завод, где живет ссыльный Неволин, о котором в Глазове ходит молва, как об отчаянном революционере. А что, если подвязать сейчас колокольчик, повернуть лошадей на другую дорогу и… и, может быть, его жизнь пойдет по иному пути…

Словно испытывая его решимость, долго не возвращались ямщик и заседатель, а время летело, уже заклубился рой сомнений, иных мыслей, иных чувств и желаний. Первая мысль о том, что побег его отразится на матери, была отстранена: а как же матери других революционеров? Вторая: ст чего и от кого он убежит? От народа, к которому он едет, хотя и по воле начальства, но который он хотел увидеть, узнать? Не означает ли это, что он испугался встречи с народом?