Королева Англии кусала меня в нос

На каникулы приехала сестра. Она учится в Тарту – месте, которое кажется мне волшебным и, наверно, находится за тридевять земель. Она привезла белый клубок шерсти с черными и рыжими пятнами. Я решаю, что это лично мне, и порываюсь схватить котенка и накормить гречневой кашей из своей тарелки.

– Она не будет это есть, – говорит мама, – мы ей нальем молока. – И поспешно отодвигает меня – от греха подальше.

– Это мой котенок, – обижаюсь я, – это я решила, что лучше котенка, чем щенка.

– Твой, твой, – не возражает мама, пресекая мою очередную попытку подобраться ближе к жертве, – но пусть сначала освоится. – И спрашивает у сестры: – Как назовешь?

– Рэмедиус Прекрасная, – отвечает та не задумываясь.

– Значит, Рэма, Рэмочка, – говорит мама.

Рэмедиус Прекрасная подходит к блюдцу с молоком, вступает в него передними лапами, обрызгивает мордочку, фыркает, облизывает усы, а затем лапы – правую и левую. А я смотрю на нее, затаив дыхание, надежно зажатая между папой и братом.

Маме с папой наконец надоедает история с мебелью. «Скоро ни целой мебели не будет, ни целого ребенка!» В моей комнате устанавливают спортивную стенку. Шведскую. Брусья, кольца, трапеция и канат. На пол стелят толстые маты. «Все, обезьянка наша, лазай теперь сколько влезет». И я весь день вишу под потолком. Буквально. Иногда вниз головой. Играю в джунгли. Восторгу нет конца и края. Иногда, особенно в солнечные дни, в комнату врывается Рэмедиус Прекрасная и висит под потолком вместе со мной.

– Мы с Рэмочкой занимаемся спорто-о-о-о-ом!..

У меня ветрянка, а соответственно – горе, потому что ко мне не пускают брата. Вижу его только издалека, улучив момент и высунувшись в дверь комнаты. Он выглядит каким-то незнакомым и чужим – в белой марлевой маске. «Ему нельзя к тебе, это опасно». – «Почему?» – «Он может заразиться». – «Почему?» – «Потому что он ветрянкой не болел». – «Почему?…»

Зато мама, в виде компенсации, разрешила надеть любимое розовое платье с вышитым осликом, похожим на ослика Маффина. Если бы не лицо в зеленке, я была бы совсем красавица, как Марья Моревна. Мама приносит горячую воду с лимоном и сахаром. Я отказываюсь есть, пока брат не расскажет сказку. «Мырза, какая ты противная!» Но сидит за дверью. Сквозь щель вижу только прядь темных волос и круглые очки. И краешек марли. Сидит. Рассказывает. Про Бильбо Беггинса и Гендальфа, и про гномов, и про дракона с переливчатой чешуей, к которой прилипло золото и драгоценные камни. Они поют «За синие горы, за белый туман в пещеры и норы уйдет караван», а я завороженно слушаю, представляю себе горы и гоблинские пещеры, а также кексы Бильбо, а мама, по мою сторону баррикады, пользуясь моментом, впихивает в меня творог.

Таким образом брат пересказывает всю трилогию «Властелина колец» и несколько книг «Муми-троллей»…

Моя первая любовь – Снусмумрик. Настоящая страстная любовь – снится ночью, разговариваю с ним днем, рисую ему картинки и пишу корявые записки. Люблю за то, что он любит одиночество, за то, что уходит каждую осень неизвестно куда, за то, что по нему скучаешь, за то, что не знаешь, когда вернется, но это может произойти в любой день, и с начала весны можно начинать ждать… Так оно и вселяется в меня, поселяется – в пупке, между пальцами ног, где грязь от колготок, под ногтями, разноцветными от пластилина, поселяется прочно и надолго: любовь – это ожидание…

Через какое-то время к спортивной стенке присоединяются качели. Висят. Посредине комнаты. На веревках. Деревянного цвета. За окном – зима зимняя, а у меня – солнце и качели. И форточка чуть приоткрыта. Лечу к окну, и возвращаюсь назад, и опять лечу, и так до бесконечности. Пытаюсь пуститься в полет вместе с кошкой, но она не разделяет мой восторг, спрыгивает, фыркает, обиженно облизывается в углу. Ничего ты не понимаешь, Рэма. Это же такая сила, когда сам себя раскачиваешь, и непонятно, откуда появляется это движение… И чем дальше возвращаешься назад, вглубь комнаты, тем дальше тебя уносит вперед, к окну. Иногда кажется, что вот-вот еще – и пробьешь окно, вырвешься туда, в неизвестное… Но в решающий момент твои готовые к полету руки остаются ни с чем, и отлетаешь резким рывком назад, только чтобы опять вернуться к цели! Почти к цели… Как горизонт: всегда – почти, а достичь, нагнать – нельзя. Но это и есть счастье – почти.

А по ночам кровать приподнимается, плавно проскальзывает сквозь окно и летит над ночной Москвой. Не очень высоко – чуть выше огней. А я – сонная, теплая – только щекой ощущаю прохладный воздух, даже не открываю толком глаза, но знаю, что кровать летит, и этот полет неизбежен, от меня ничего не зависит, хорошо, что брат перед сном подоткнул одеяло.

* * *