Королева Бланка

Она рванулась к дверям, собираясь покинуть дворец и бежать к своему первому министру… как вдруг двери раскрылись. На пороге стоял камергер де Немур. Бланка резко остановилась, отпрянула в испуге: лицо того, кто был перед ней, дышало печалью и показалось ей чужим: лоб прорезали морщины, губы дрожали, в глазах читался страх, словно этот человек был в чём-то виноват перед королевой.

— В чём дело, Жан?.. — быстро спросила Бланка, чувствуя, как остановилось её дыхание в преддверии новой беды. — Случилось что-нибудь? Говорите же!

— Случилось, ваше величество, — ответил печальный вестник, опуская взгляд. — Королевство постигло большое горе. Ваш канцлер, ваш министр и верный друг, епископ Гёрен…

— Что с ним?! — бросилась она к нему.

— Он умер.

— Нет, — тихо промолвила Бланка, меняясь в лице и медленно пятясь от камергера, с широко раскрытыми глазами, словно увидела перед собой призрак. — Нет! — громче повторила она, мотая головой из стороны в сторону и бледнея на глазах. — Не-ет!!! — вдруг закричала она, бросаясь на Немура и колотя его кулаками в грудь. — Ты врёшь, виконт! Ты пришёл сюда, чтобы нанести ещё одну рану моему разбитому сердцу! Нет! Нет! Ты лжёшь! Этого не может быть! Не может быть! Ты слышишь? Не может…

И залилась слезами, не в силах продолжать. Бильжо подошёл, обнял её за плечи. Она упала ему на грудь и забилась в рыданиях. Весть была чудовищной и в её представлении не шла в сравнение ни с чем — ни с одним мятежом, ни, может быть даже, со смертью мужа. Ушёл от неё тот, кого она любила больше жизни, кто был ей безмерно дорог как друг, советник, как родной отец, горячо любимый своей дочерью…

Текли минуты. Скорбное молчание гнетуще висело в покоях королевы. Она продолжала надрывно всхлипывать, тело её не переставало вздрагивать в объятиях Бильжо, и он молча переживал её горе, опустив голову и хмуря лоб. Это было, кроме того, и его горе тоже, ведь Гёрен был лучшим другом его отца и первым советником короля Филиппа Августа, и он, Бильжо, помнил, как Гёрен учил его управлять лошадью, стрелять из лука, а позднее рассказывал ему всевозможные истории из времён своей юности.

Бланка наконец успокоилась, достала платок, утёрла слёзы. Повернулась к дверям, посмотрела на камергера.

— Кто привёз скорбную весть?

— Аббат Гревен, ваше величество.

— Давно?

— Только что. Но он не решился… Он только сказал…

И тут в комнату вбежал Людовик и с плачем бросился к матери.

— Мама! Мамочка!..

Она прижала его к себе, гладила по волосам и пыталась утешить, как могла, а он, обнимая её, сквозь слёзы бормотал:

— Я любил его… Я так любил его, мама!.. Мой милый, добрый Гёрен…

Бланка перевела взгляд на камергера.

— Мы немедленно едем к епископу. Мы и собирались уже…

Внизу, у лестничного марша, в скорбном молчании стояли придворные. Всем было хорошо известно, какой вес имел при дворе епископ Санлиса. Едва король с матерью спустились вниз, к ним подошёл аббат Гревен.

— Примите мои искренние соболезнования, государь и государыня. Церковь глубоко скорбит об утрате одного из её верных сынов.

— Вы были с ним? — коротко спросила его Бланка. — Это… случилось при вас?

— Я стоял у его ложа и слышал последние его слова. Они были адресованы нашему королю и вам, ваше величество.

— Едем! Немедленно едем! — воскликнул Людовик. — И вы с нами, аббат. Там, у тела моего друга, вы скажете нам всё, что хотели сказать сейчас.

Они отправились не пешком, хотя Гёрен жил недалеко, на улице Глатини. Не прошло и нескольких минут, как лошади остановились у двухэтажного особняка с башенками по бокам. Вокруг дома стояли кучками монахи, клирики, горожане, — переговариваясь, глядя на всадников, впереди которых король и его мать.

Все спешились и вошли в дом, поднялись по лестнице на второй этаж.

В спальной комнате, где лежал покойник, царил полумрак: две свечи горели у изголовья и одна в изножье. Когда подошли король с матерью и за ними остальные, пламя метнулось в сторону, другую, возмущённое тем, что нарушили его покой; потом успокоилось, устремив к потолку ярко-жёлтые язычки, похожие на наконечники копий.

Скрестив руки на груди, со впалыми щеками и ртом, Гёрен будто спал, только грудь его не вздымалась и не трепетали крылья носа, как во сне. Глубокие морщины бороздили его лоб, щёки, шли от носа к уголкам рта, и эти две бороздки, словно являвшие собой стороны вытянутого вверх треугольника, указывали на весёлый нрав усопшего. Так оно и было: Гёрен, в пору молодых лет короля Филиппа, слыл любителем позубоскалить, чем веселил своих друзей и короля[40].

Бланка устремила омрачённый горем взгляд на лицо своего последнего старого друга, и у неё потемнело в глазах. Так было с ней, когда она упала, сжимая в объятиях тело мёртвого мужа, лежащее в гробу. Теперь Гёрен…