Королева Бона. Дракон в гербе

— О грехе, который совершил король, я слышу уже час, а то и больше, — сказал он. — Но вина перед почтенными сенаторами нашими не есть еще грех перед господом богом, который в лице священнослужителя божьего сей союз перед алтарем благословил. А то, что скрепил господь, человеку разрушать не пристало. Я могу лишь волей своею, волей архиепископа и примаса, грех сей на себя взять, пусть падет он на мою голову, головы всех духовных особ и людей праведной веры. А коли разделим мы его на всех, он и на государя, владыку нашего, меньшей тяжестью ляжет и не будет омрачать всю нашу Речь Посполитую.

Услышав эти слова, Гурка снова вскочил с места.

— На это я ответить должен, — сказал он уже более резко, — что королю нашему не пристало валить вину собственную на свой народ, да и нам неуместно повторять речей Пилата, молвившего такие слова: «Грех сей падет на вас к сыновей ваших»! Брак королевский пагубен не только тем, что заключен тайно. А и тем еще, что он неравный. Зло великое также в том, что Литва и вельможи литовские возвысятся непомерно!

Тут поднялся маршал Кмита, поддержав речи познанского каштеляна:

— Уже и сейчас кричат, что мы на Литву давим непомерно, и лишь королевская особа достойна того, чтобы объединить Литву с Короной. В благословенные времена великого Ягелло вельможи малопольские задумали объединить два этих государства, дабы создать великую и единую Речь Посполитую! Ныне брак короля этим замыслам помеха. А тут новые князьки, титулы с благодарностью от Габсбургов принявши, истинных князей попирают, людей благородного рода, которые признаны были Пястами. Мало этого… Поддержку короля почуяв, еще и грозят. И кому же? Нам, верным слугам Речи Посполитой, нам, сенаторам!

Он сел, ему возразил гетман Тарновский:

— Высокий совет, как я вижу, жаждет жертв. Хочет, чтобы король нарушил обеты, которые дал любимой женщине в костеле, перед алтарем божьим. Но мне, старому солдату, не по душе такие речи. Коли всякое насилие вам противно, зачем же вы хотите употребить силу, дабы заставить короля отказаться от брачных обетов, обмануть женщину? Не хотите, чтобы она была вашей королевой?

— Нет! Нет! Не хотим! Не позволим! — закричали сенаторы хором.

— Тогда пусть остается при государе нашем некоронованной супругой…

Услышав это, маршал Кмита пришел в негодование и с яростью закричал:

— Опомнитесь! Чего вы добиваетесь! Чтобы никакой надежды на продолжение династии не осталось? Ведь и у старого короля были от пани Катажины дети, но однако никто из князей литовских не считал Яна престолонаследником. Он умер в сане епископа и всегда был лицом духовным. Быть может, Барбара Радзивилл тоже хочет приумножить число слуг божьих? И смех и грех, ей-богу! Но эта литвинка, а быть может, братья ее, кто ведает, куда большего желают, хотят, чтобы сын ее, от брака с королем нашим рожденный, на Литве царствовал, унаследовал литовский престол. Сын Барбары, а не другой, более достойной избранницы, дочери королевского рода, которая как алмаз засверкала бы в короне Речи Посполитой. Пусть почтеннейший гетман нам зубы не заговаривает! Сколько тут среди нас доблестных мужей, воевод и каштелянов — все мы видим отлично. И на то, что вокруг творится, глядим со вниманием, все, слава богу, замечаем, зоркости не теряя.

Снова заговорил каштелян Анджей Гурка.

— Коль скоро почтеннейшие сенаторы великопольские и малопольские на сей раз в мыслях своих единодушны и никто из них не признает сего брака, я, с позволения его величества, хотел бы дать слово выборным людям из шляхетского сословия. Пусть войдут сюда и скажут, что они думают о браке его величества со вдовой Гаштольда. Великий коронный маршал, — обратился он к Петру Кмите, — вы забываете о своих обязанностях.

В зале наступила тишина, это был уже последний довод. Кмита встал и приблизился к королю.

Король недовольно поморщился, но кивнул головой в знак согласия. Он сидел, стиснув руки, с надменно поджатыми губами. Маршал вышел на середину зала и трижды ударил жезлом об пол.

Через мгновение боковые двери отворились и вошли шляхтичи во главе с судьей из Пшемысля Петром Боратынским и Люпой Подлодовским. Сразу стало шумно и тесно, люди едва могли разместиться. Кмита утихомирил собравшихся еще одним ударом маршальского жезла и объявил:

— Всемилостивый господин наш всех сенаторов выслушал. Кто сейчас от имени шляхты выступить хочет?

Петр Боратынский, красивый, величественный, выступил вперед и сказал: