Королева Бона. Дракон в гербе

— Этого я не опасаюсь, — прервала она. — Канцлер занимает сейчас в Короне сразу две весьма доходные должности. Полагаю, он не захочет восстанавливать против себя сейм и будет молчать.

— А ведает ли король о ваших намереньях? — робко спросил канцлер.

Бона кинула на него недовольный взгляд.

— Ведает ли об этом государь? Да, сей вопрос ваш — по существу. Скажу ему обо всем еще сегодня вечером…

И она сдержала обещание. Кружила возле сидящего в кресле короля, словно мотылек вокруг пламени свечи, долго-долго, пока он не пошел на попятную, оборонялся все слабее, она поняла — вскоре и вовсе уступит.

— Возвести, возвести!.. — повторял он. — Да ведь это вам не под силу.

— Отчего же? — кипятилась она. — У меня хватит и сил, и желания. А вот родов — с меня довольно…

Она оборвала, а он глядел на ее прекрасную гордую голову, на блестевшие от возбуждения глаза, на ее все еще стройную фигуру, облаченную в парчу и пурпурный бархат.

Тут она неожиданно переменила тон и произнесла совсем тихо, с грустью:

— Страх за будущее Августа не дает мне покоя… И оттого…

Они помолчали немного, наконец король сказал задумчиво:

— Значит, возвести на великокняжеский престол… Но как свершить такое? Обещания литвинов обратить в действия? Каждый скажет об этом.

— Знаю, — согласилась Бона, — что сие — труд нелегкий. Но ежели хорошо подготовить почву, задобрить кое-кого в великокняжеском Совете… Недавно я договорилась со жмудским старостой Кезгайло. Это знатный вельможа, у него много тысяч подданных, да и среди шляхты приверженцев немало.

— Кезгайло? А что вы ему пообещали? — спросил король.

— Трокское каштелянство… Уговор есть также с полоцким воеводой Петром Кишкой, владельцем огромных поместий, и воеводой новогродским Забжезинским.

— Это уже много, но одного согласия Совета недостаточно. Для возведения на великокняжеский престол необходимо решение литовского сейма.

— Как властелин Литвы, вы можете созвать сейм в Вильне осенью…

— Уже сейчас? — спросил он. — Так скоро?

— В этом году будут празднества по случаю моего прибытия на Вавель. Тогда, может, осенью будущего года? Однако действовать нужно уже сейчас! Вы читали „Советы Каллимаха“? Кто-то восстанавливает против меня малопольских вельмож. Надобно воспользоваться благосклонностью литовских магнатов и послать в Вильну человека доверенного, расторопного…

— Тогда пошлите опять епископа Мендзылеского. Ему там все ведомо, и он лучше и осторожнее других распорядится.

— Превосходная мысль!

Уже через два дня после этого разговора епископ Мендзылеский вместе с Алифио был принят королевой.

— Я безмерно рада, — приветливо встретила его Бона, — что государь избрал вас для свершения задуманного.

— Для возведения королевича на великокняжеский престол? — спросил он. — Но вы, ваше королевское величество, и впрямь желаете, дабы после решения сейма в тронном зале Виленского замка состоялись торжества?

— Si, настаиваю на этом. Августу должны бить челом представители всех литовских сословий. Совет вручит королевичу меч и великокняжеский колпак, а вслед за тем воздаст надлежащие ему почести.

— Понимаю. Этот акт задуман вами как большое торжество.

— Разумеется, от имени малолетнего сына король заверит литвинов, что все права, данные в Литве его предшественниками, будут сохранены.

Епископ на минуту задумался.

— А когда следует ожидать прибытия ваших королевских величеств в Вильну? — наконец спросил он.

— Этой осенью сейм не соберется. Поэтому мы будем следить за вашими начинаниями из Кракова. Почаще шлите гонцов. Верю, что мы встретимся с вашим преосвященством в Виленском замке через год. Si. Не позднее.

Осень 1529 года выдалась ясная, погожая и такая сухая, что буковые рощи рано стали багряными, а дубовые — золотыми. Но в королевском замке в Вильне царила печаль, придворные сновали по комнатам бесшумно и вели речь вполголоса. Сразу же после приезда на торжества король серьезно занемог. Медики толковали о простуде, о сердечной слабости после длительного путешествия, но Бона знала, что его терзает неуверенность, опасение перед свершением чего-то неведомого, о чем до сих пор в истории королевства и не слыхивали. С ним приключилась лихорадка, и, подобно медведю в зимней спячке, он лежал беспомощный — могучий и вместе с тем беззащитный.

Королева не покидала покоев больного ни на минуту, а когда Анна протянула ей чашу с пивной похлебкой, резко оттолкнула ее руку.

— Я сказала, уйди!

— Светлейшая госпожа…

— Уйди!

— Вам самим подкрепиться надобно.

— Не могу ни есть, ни пить!

— А ведь государь чувствует себя уже лучше. Лихорадка со вчерашнего дня миновала.

— Не верю! — упорствовала королева. — Ни нашим медикам, ни виленским. Когда он спит, смотрю на него и дрожу от страха. Вдруг не проснется?

— Коронация и торжества в замке только через неделю. К тому времени государь будет совсем здоров…

— А ежели нет? Об этом мне и подумать страшно…

Анна вышла. Бона наклонилась над спящим, коснулась рукой его лба. К ее удивлению, Сигизмунд приподнял голову, открыл глаза. Он долго молчал, одурманенный, сонный, наконец прошептал:

— Это вы, ваше величество?