Королева Братвы и ее короли

— Были разговоры, — начинаю я, мой голос ровный, несмотря на беспокойство. — Среди нижних чинов. Разговоры о том, кто будет главным, когда Лана… когда она на некоторое время выйдет из игры, с ребенком и всем остальным.

Выражение лица Луки мрачнеет при упоминании о разногласиях в наших рядах, но я продолжаю.

— Они поставили под сомнение ее авторитет, Лука. Говорили, что синдикат будет уязвим, если она будет сидеть с хлюпающим ребенком.

В этих словах чувствуется горький привкус, как и в неуважении и недооценке сил Ланы. В глазах Луки отражается тот же гнев, молчаливое обещание расплаты.

— Я не мог этого допустить, — продолжаю я, и огонь моей убежденности сжигает все остатки нерешительности. — Я воспринял это как нападение на Лану, на нас. Поэтому я дал понять, что буду здесь, чтобы защитить ее. Нашу семью, наш синдикат. Несмотря ни на что.

— Ты дал понять? — Повторил он, спокойствие в его голосе опровергает буря, зарождающаяся в его взгляде. — И как именно ты передал это послание, Роман?

Теперь уже не отступиться, не приукрасить правду о том, что я сделал.

— Я разобрался с несогласными, — признаю я, мой тон так же тверд, как и моя решимость в тот момент. — Показал им наглядно. Это был единственный способ убедиться, что послание было громким и ясным.

Последовавшее за этим молчание тягостно, в нем чувствуется нарастающая ярость Луки и моя непоколебимая позиция. Наконец Лука заговорил, его голос был контролируемым, но ледяным.

— Ты взял дело в свои руки. Не посоветовавшись со мной. Не подумав о последствиях своих действий для синдиката, для Ланы.

Его обвинение жжет, но я стою на своем.

— Это был прямой вызов авторитету Ланы, Лука. Нашей стабильности. Я сделал то, что было необходимо, чтобы защитить то, что мы построили.

Лука поднимается со своего места, его присутствие властно даже в гневе.

— То, что ты считаешь защитой, я воспринимаю как безрассудство. Ты думаешь, что подавил несогласие, но, возможно, ты только разжег страх. А страх, Роман, — опасная вещь. Он порождает больше секретности, больше проблем.

Я понял, к чему он клонит, что мои действия могут привести к последствиям, о которых я не подумал. Но в данный момент я сосредоточился на одном — на защите Ланы и нашего коллективного руководства.

— Ты бы предпочел, чтобы я позволил им строить заговоры против нее? Против нас? — Возразил я, в моих словах слышалось разочарование. — Я принял решение, Лука. И я приму его снова, если оно будет означать безопасность Ланы, безопасность нашего синдиката.

— Значит, ты берешь на себя всю ответственность?

— Если это означает, что Лана и все, ради чего мы работали, будут в безопасности, то да, я беру, — отвечаю я, моя убежденность так же тверда, как земля под ногами.

Лука наклоняется вперед, его поведение граничит с конфронтацией.

— И что? Ты думаешь, что будешь единолично отвечать за все, если с Ланой что-то случится? — В этом предложении звучит недоверие и намек на гнев. — Она — лидер, Роман. Мы втроем должны работать вместе. Не тебе бегать в одиночку и скрывать информацию от меня и Григория.

Его слова, предназначенные для упрека, задели за живое. Это намек на то, что я переступаю черту, беру на себя роль, на которую не претендую, и это задевает. Но именно его неспособность разглядеть суть моих действий, их движущую силу, по-настоящему воспламеняет мой пыл.

— А если я отец следующего наследника этого синдиката? — Я огрызаюсь, слова прорезают напряженный воздух. — Разве это не делает его моим, Лука? Разве это не дает мне право обеспечивать безопасность и преемственность того, что мы построили?

Лука погружается в тяжелое молчание, его взгляд сверлит меня, полный неверия.

— Что? — Я бросаю вызов, нарушая молчание, мое терпение истощается.

— Отец? — Наконец повторяет Лука, и слова словно застревают у него в горле. — Ты отец?

— Да, а ты не знал? — Отвечаю я с ноткой недоверия в голосе. Как он мог до сих пор не догадаться об этом?

— Нет, просто… — Лука замолчал, его обычное самообладание рассыпалось по краям.

— Просто что? — Я настаиваю, наблюдая за тем, как редкое выражение растерянности пересекает его лицо. Я с трудом могу в это поверить, я никогда раньше не видел его таким, настолько заметно выведенным из равновесия.

Лука колеблется, а затем произносит фразу, которая кажется ударом в самое нутро.

— Ты действительно думал, что ты единственный кандидат?

Пока я стою на месте, ошарашенный бомбой Луки, на меня обрушивается поток эмоций. Гнев, неверие, чувство предательства, настолько острое, что оно похоже на физический удар.

— Что? Кто еще?

Сама мысль о том, что есть другие претенденты, что я не единственный в этом сложном уравнении с Ланой, заставляет мою кровь кипеть.

Лука, всегда спокойный в глазах бури, встречает мою ярость с тревожным спокойствием.

— Я. И Григорий, — говорит он просто, как будто обсуждает погоду, а не вываливает откровение, которое грозит перевернуть все, что, как мне казалось, я знал.

Комната кружится, или, может быть, это просто моя голова, мои мысли, весь мой мир опрокидывается со своей оси.

— Что?

Лука не вздрагивает, не отводит взгляд.