Королева четырёх частей света

По многим причинам Исабель можно любить. Многое можно поставить ей в укор. Тщеславие? Да, конечно! Чересчур горда, кокетлива, жестока, властна. Петронилья просила прощения у Господа за то, что не помогла сестре найти путь к Его свету и миру. Просила прощения за собственную слабость, сама себя обвиняя в душевном смятении Исабель, с которым никогда не могла справиться.

Она поднялась.

Стала расхаживать взад-вперёд босиком по плиточному полу, останавливалась то у стола, то у постели, потом вновь принималась бродить по келье. Думать она не могла. Не могла писать. Не могла молиться. Не могла даже лечь: на постели сразу же начинали звучать мысленные голоса, пробуждаться мысленные картины...

Она видела дом своего детства на площади Санта-Анна, в нескольких сотнях саженей от больницы, предназначенной для индейцев. Дом походил на крепость — приземистый куб, внутри которого друг за другом шли три дворика, выбеленных извёсткой. Первый двор был для мужчин. Второй для женщин. Третий для прислуги. Строения все были всего двухэтажные, с окнами, выходящими на внутренние балконы. На улицу не глядело ничего, кроме входной двери, подбитой гвоздями. Снаружи, за дверью, как раз рядом с дверью и аркой с колоколом, находился бассейн с прозрачной ключевой водой. К нему приходили пить все в городе — и люди, и животные. Из того же источника, который так и называли «родник Баррето», наполнялись колодец и бассейн в парадном дворе. Оттуда расходилось несколько тропинок к жилищам рабов и к службам. В конце одной их них находились конюшня и песчаная дорожка, на которой капитан Баррето выезжал лошадей. В конце другой дорожки — загон для быков и луг, на котором паслись эти боевые чудовища, гордость Исабель. Быки... Los toros...

Воспоминание об отцовской асьенде не принесло Петронилье ни радости, ни облегчения. Картины против её воли сменяли друг друга, и так же навязчиво звучали слова. Всё время одни и те же — голосом Исабель: «Я не пойду за аделантадо Менданью!»

Не уходил из памяти эпизод этого сватовства. Не когда сватались к ней, а когда к Исабель.

Петронилья опять встала и забегала в нервической пляске, рассказывая самой себе сцены из жизни Исабель, которым была свидетельницей.

«...Я? Как же я могу знать, Исабель, что ты думала? Что переживала?

Ты возразишь: я-де знаю всё от тебя. Неправда! Я знаю только то, о чём ты изволила мне рассказать.

Да, верно, ты мне объясняла резоны многих твоих поступков... Правда — но только кстати к разговорам на другие темы, когда твой выбор был уже прочно сделан, когда причины, побудившие к нему, не имели уже никакого значения. И всегда много времени спустя.

Вот как раз так и было, когда к тебе сватался аделантадо Менданья. Сколько лет понадобилось, чтобы ты мне поведала историю своего замужества — одновременно и заодно с рассказом о другой драме, о жуткой твоей поездке в Кантарос?

Сколько раз твои поступки погружали меня в пучину сомнения! Смею сказать — они меня всегда заставали врасплох. А как же иначе? Ты ничего не говорила. Когда тебя спрашивали о твоих намерениях — молчала. Упрямо молчала. Иногда я думаю: уж не нарочно ли ты старалась, чтобы тебя понимали неправильно? Из гордости! Тебе казалось: кто не понимает тебя, тот тебя недостоин. А раз так, то зачем объяснять? Все слова, все признания тогда бессмысленны.

Гордость тебя погубит...

Так что я повторяю: говорить должна ты, Исабель. Я-то как расскажу? Как вспомню нашу молодость, так понимаю: рассказать про неё я могу — да и то не наверное! — только тебе самой. Согласись, это было бы странно.

И принуждать меня к этому, сестра — тоже чересчур!

Ну что же. Начнём с начала.

С замужества. С твоего замужества. Расскажу вместо тебя — ведь от меня этого добивается.

Хотя бы в уме. Начали...

* * *

В тот день отец собрал нас всех у загона в дальнем конце асьенды, где осматривали и отбирали боевых быков. Это было больше двадцати лет назад, накануне корриды в честь приезда в Лиму нового вице-короля. Сколько могу припомнить, то был граф Вильярдомпардо.

Я сама тогда уже не жила в столице: вышла замуж и поселилась у мужа, километров на сто южнее. Но при этих особенных обстоятельствах — по случаю процессий, корриды и празднеств в честь нового правителя — мы с супругом приехали в асьенду.

Вижу тебя, Исабель, только что вышедшую из отрочества, рядом с отцом у ограды загона. Вижу твою тень на песке. Силуэт был такой отчётливый, как будто вырезан ножом. Высокий, выпуклый лоб. Нос изогнутый, орлиный. Рот слишком маленький при таких чувственных губах. Волевой подбородок. И шея — резкая ясная линия, которая, казалось, никогда не кончалась. Королевская осанка — уж это без всяких сомнений.

Мне, помнится, говорили: нарисовать тебя в профиль может любой ребёнок. А вот сделать твой портрет анфас — это куда сложнее! В фас ты сама на себя не была похожа — совсем другой человек. Профиль был резкий, но овал лица всё смягчал. Нос казался довольно коротким, рот нормальным. Две разных девушки.