Королева четырёх частей света

Но как бы я на тебя ни смотрела, спереди или в профиль, я думала, что всегда, в любые времена тебя назвали бы красавицей. Не хорошенькой, не прелестной, даже не грациозной — именно красавицей.

Впрочем, иные у нас в Лиме, пытаясь тебя описать, вставляли словечко «странный». «Донья Исабель, девушка странной красоты» — так про тебя говорили. Ну что ж, странность в тебе была — люди не совсем были неправы! Потому что считать твои черты правильными — значило ничего не видеть, упустить самое главное.

А что же главное? Противоречие между кожей блондинки и большими чёрными глазами, блестящими, как маслины? Контраст между высокими, изогнутыми, совершенно чёрными бровями и золотыми волосами с рыжеватым отливом — того особенного цвета, который бывает только у девушек из Галисии? Или, как говорил наш отец, с севера Португалии. Он утверждал, что от твоих волос веет знатными дамами его рода. Может быть, он говорил правду, хотя между вами не было ничего общего. Ты была высокого роста, а он совсем маленький. У тебя лицо было бледное — у него загорелое до черноты. Словом, очарование твоего лица, как и всего твоего облика, держалось именно на смешении двух типов: блондинки и брюнетки.

Прозрачная и сильная. Обворожительная и суровая. Ты сверкала, как золото, и блестела, как чёрный янтарь. Свет и тень... Думаю, что эти диссонансы, это раздвоение, которое делает твой внешний вид таким необычным, перешли и в душу твою.

Ибо всё в тебе двойственно.

Херонимо, наш старший брат, с малолетства тебя ненавидел. «Сучка Исабель, — говорил он про тебя. — Шлюха до мозга костей». Что тебя воспитывали, как мальчика, — да, это верно, то было одно из пагубных заблуждений нашего родителя. Ты владела оружием, но это не заставляло Херонимо тебя уважать. «Дрянь последнего разбора, — твердил он. — Своего нигде не упустит. Соплячка, а преопасная баба!» И в этом была своя правда. Ты любила нравиться и знала, чем хороша. Например, ты ни за что бы не согласилась носить мужскую одежду — даже когда скакала верхом, работала с быками, фехтовала... По крайней мере, я тебя никогда иначе, как в платье, не видела. Но это было не из уважения к законам, предписанным нашему полу, не из послушания Господу, запретившему носить иную одежду, нежели Он избрал для нас, а по собственному вкусу. По инстинкту. Отец был этому очень рад. Он бы не вынес, если бы ты была похожа на кого-либо из братьев.

— Я не пойду замуж за аделантадо Менданью, — сказала ты ему вслух, не сводя глаз с быков, которых мы тренировали для завтрашнего торжества.

Эта коррида, завершавшая празднества в честь наместника Его Величества, имела для нас, Баррето, особое значение. После присоединения португальской короны к испанской нам, португальцам из Лимы, было очень важно показывать, что мы блюдём мадридские традиции.

Первая «фиеста брава» в Перу состоялась лет за пятьдесят до того, сразу после победы испанцев над индейцами. Франсиско Писарро лично убил второго быка, доказав тем самым свою безупречную храбрость и заслуженность своей победы.

С тех пор все наши великие торжества, невзирая на церковные эдикты, которые время от времени осуждали и запрещали «дикий языческий праздник», заканчивались на арене. Тут, как ни старайся, традиция держалась.

Этим ноябрьским утром 1585 года на пути следования короля из порта Кальяо в Лиму поспешно возводили арки и другие сооружения из папье-маше. Военный плац посыпали песком, окрестные улицы перекрыли, в тени собора поставили трибуны. Только дворяне могли участвовать в этих играх, возвращавших им военные радости и опасности. Сражались они верхом на арене, как во времена рыцарских турниров.

Вследствие благородного происхождения моей матери, красоты наших коней и особенно мощи наших боевых чудищ, наш отец был назначен главным распорядителем. Лучшие быки были нашего завода. Наш младший брат Лоренсо считался замечательным рехонеадором[8]. А ты, Исабель, назавтра должна была в первый раз появиться в свете, на почётной трибуне, в свите нового правителя. Ты только об этом и мечтала. И все мы, вся семья Баррето с нетерпением ждали корриды, которая представит нас как одно из первых семейств Лимы, которая прославит наше имя.

В то время Херонимо было двадцать три года, Лоренсо шестнадцать, Диего пятнадцать, а Луису двенадцать. Ты показывала им быков, а они осматривали. Никто лучше тебя, Исабель, не умел отбирать самых смелых и яростных животных.

— Я не пойду за аделантадо, — услышала я ещё раз.

Ты вышла из-за изгороди и устроилась на возвышении над ареной. Там ты присела на доску, служившую скамьёй или, вернее, ступенькой. Мы с моим мужем уже там и стояли. Арена была далеко внизу под нами.

— Сделаешь, как тебе сказано! — грозно произнёс отец.

Он поднялся вслед за тобой и стоял теперь рядом, а с ним трое наших братьев. Четвёртый, Лоренсо, спрыгнул обратно к быкам.

— Говорите, что хотите — не пойду!

— Вот было бы диво, если бы соплячка согласилась, — усмехнулся Херонимо. — Не закапризничала.