Королева Юга

Это была правда, и она знала, что это правда. Крестьянин из Сантьяго-де-лос-Кабальерос в свое время ходил в грубых кожаных сандалиях и выращивал фасоль. Ничего не давалось ему даром.

– Я тоже устала.

Он по-прежнему пристально вглядывался в нее, стараясь найти хоть какую-нибудь щелку, сквозь которую можно было бы рассмотреть, что у нее на уме.

– Значит, это никак нельзя уладить, – заключил он, помолчав.

– Сдается мне, что нет.

Вспыхнувший огонек сигары осветил лицо дона Эпифанио.

– Я пришел, чтобы повидаться с тобой, – снова заговорил он, теперь уже другим тоном, – и объяснить тебе все, что потребуется… Может, я должен был это сделать, а может, и нет. Но я пришел, как пришел двенадцать лет назад, когда был тебе нужен.

– Я это знаю и благодарна вам. Вы никогда не причиняли мне зла, кроме того, которое считали необходимым… Но у каждого свой путь.

Воцарилось долгое молчание. По крыше все так же барабанил дождь. Святой Мальверде невозмутимо смотрел своими нарисованными глазами в пустоту.

– Все это – то, что там, снаружи, – не гарантирует ровным счетом ничего, – сказал наконец Варгас. – И тебе это известно. За четырнадцать или шестнадцать часов много чего может случиться…

– Мне наплевать, – ответила Тереса. – Сейчас ваш черед отбивать удар.

Дон Эпифанио кивнул, повторив:

– Отбивать удар, – как будто этими словами она точно определила положение вещей. Потом воздел обе руки и уронил их вдоль тела жестом отчаяния. – Надо было убить тебя в ту ночь, – посетовал он. – Прямо здесь. – Он сказал это ровным голосом, очень вежливо: просто сообщил. Тереса смотрела на него со скамейки, не шевелясь.

– Да, надо было, – спокойно произнесла она. – Но вы этого не сделали, и теперь я заставляю вас за это расплачиваться. Может, вы правы насчет того, что счет чересчур велик. На самом деле он относится и к Блондину, и к Коту Фьерросу, и к другим мужчинам, которых вы даже не знаете. А в итоге за всех приходится расплачиваться вам. И я тоже расплачиваюсь.

– Ты сумасшедшая.

– Нет… – В свете отблесков, врывавшихся в часовню с улицы, и красноватого пламени свечей Тереса встала. – Я мертвая. Ваша Тересита Мендоса умерла двенадцать лет назад, и я приехала похоронить ее.

Она прижалась лбом к запотевшему стеклу, чувствуя, как его влажное прикосновение освежает кожу. Струи дождя сверкали в лучах прожекторов, установленных в саду, превращаясь в тысячи светящихся капелек, которые летели вниз среди ветвей деревьев или мерцали, повисая на кончиках листьев. В пальцах у Тересы была зажата сигарета, бутылка «Эррадура Репосадо» стояла на столе рядом со стаканом, полной пепельницей и «зиг-зауэром» с тремя запасными магазинами. В стереоустановке пел Хосе Альфредо. Тереса не знала, что это за кассета: одна ли из тех, которые Поте Гальвес всегда ставил для нее в машине и в номерах отелей, или она принадлежала бывшему хозяину этого дома:

Мой стакан остался недопитым,
за тобой пошел тихонько я.

Она провела так уже несколько часов. Текила и музыка. Воспоминания и настоящее, лишенное будущего. «Что ж ты натворила, Маргарита… Понял я, что жизнь моя разбита. Понял я: ты больше не моя». Она допила стакан, налила снова и, захватив его, вернулась к окну, стараясь встать так, чтобы не слишком вырисовываться на фоне освещенной комнаты. Постояв, она вновь пригубила текилы и, ощущая на губах ее вкус, принялась подпевать песне. «Полсудьбы моей ушло с тобою. Пусть она хранит тебя вдали».

– Все ушли, хозяйка.

Она медленно повернулась. Ей вдруг стало очень холодно. В дверях стоял Поте Гальвес. Без пиджака. Он никогда не появлялся перед ней в таком виде. В руке у него был радиопередатчик, на поясе – револьвер в кожаной кобуре, и он выглядел очень серьезным. Смертельно серьезным. От пота его рубашка местами прилипла к грузному телу.

– Как это – все?

Он взглянул на нее почти с упреком. Зачем вы спрашиваете, если сами понимаете. «Все» значит все, кроме вас и вашего покорного слуги. Все это она прочла в его взгляде.

– Федералы – наша охрана, – наконец пояснил он. – В доме нет никого.

– И куда же они ушли?

Он не ответил. Только пожал плечами. Все остальное Тереса поняла по его глазам. Поте Гальвесу не требовалось радара, чтобы почуять псов.

– Погаси свет, – сказала она.

Комната погрузилась в темноту, разрезаемую лишь светом, падающим из коридора и из окон, выходящих в сад, где горели прожектора. Стереоустановка щелкнула, голос Хосе Альфредо умолк. Тереса, укрываясь за рамой, осторожно выглянула наружу. Вдалеке, за решеткой ворот, все выглядело нормально: в свете уличных фонарей были видны машины и солдаты. Однако в саду она не заметила никакого движения. Федералов, обычно патрулировавших его, не было нигде.

– Когда они сменились, Крапчатый?

– Пятнадцать минут назад. Пришла новая группа, а те, другие, ушли.

– Сколько их было?

– Как всегда: трое в доме и шестеро в саду.

– А радио?

Поте дважды нажал кнопку передатчика и показал его Тересе.

– Ни черта, донья. Никто ни гу-гу. Но если хотите, можем поговорить с солдатами.