Королева красоты Иерусалима

Луна шла, постукивая каблучками, к улице Яффо. Было бы проще сесть в автобус и прямиком доехать до Кикар-Цион, неподалеку от отеля, где они встречались, но Луне не нравилось толкаться в автобусе среди чужих людей, она предпочитала пройтись пешком. Пока Гиди закончит смену, она успеет постоять перед витринами на Яффо, прочитать афиши кинотеатров «Эден» и «Цион», рассмотреть фотографии с кадрами из фильмов, которые идут сейчас или пойдут вскоре. Время тянулось медленно, чересчур медленно. Можно было бы пойти на стоянку такси и подождать Гиди там, но лучше этого не делать. В последнее время она избегала там появляться. Она, конечно, доверяла своим друзьям-водителям, но с тех пор, как они с Гиди стали любовниками, стала испытывать неловкость, встречаясь с ними на стоянке.

Луна сознавала, что это запретная связь, что если муж об этом узнает, то разведется с ней, и она покроет семью позором. Ни одна из знакомых ей женщин – ни из ближайшего окружения, ни из дальнего – не разводилась. Единственной разведенкой, о которой она слышала, была Вера – мадьярка, работавшая с Давидом в банке, весьма привлекательная женщина с легким венгерским акцентом, которая сама растила двоих сыновей.

И все-таки Луне и в голову не приходило прекратить встречаться с Гиди. Эти свидания были единственным смыслом ее жизни, тем идеальным миром, в котором она жила во второй половине дня. Только он и она в номере с задернутыми шторами и опущенными жалюзи, тускло светит лампа на столике, звуки шумной улицы не проникают снаружи, слышны лишь их жаркий шепот, тихое дыхание и биение их сердец.

Она не могла насытиться прикосновениями его рук и губ, его присутствием. Он видел ее такой, какой ни один человек на свете не видел, видел изнутри и снаружи. И он единственный ее не судил; он понимал, какая она на самом деле. Они говорили обо всем, только не о ее другой жизни – с мужем, с ребенком, с семьей. Когда она пыталась рассказать ему о том, что происходит дома, он нежно прижимал палец к ее губам:

– Здесь только ты и я. У нас с тобой нет другой жизни, кроме этого мгновения…

И она немедленно умолкала. Ей тоже нравилось это ощущение изолированности от всего мира. И все же порой ей очень хотелось поделиться с ним своими переживаниями, рассказать об огорчениях, которые ей доставляет Габриэла. Он наверняка поймет, как она беспомощна, как не умеет быть матерью. Ведь она попросту не успела ею стать: когда ее ранило, дочь была младенцем, а когда вернулась – уже подросшим ребенком, привязанным к своему отцу, к Бекки, Рахелике, Розе, Габриэлю – только не к ней. Ее не было рядом, когда девочка училась стоять, она не держала ее за руку, когда та училась ходить, не при ней Габриэла начала произносить свои первые слова. Это все равно как если бы у нее родилась двухлетняя девочка. И ей, увы, не удалось перебросить мостик через те два года, что они были врозь. Луне ужасно хотелось поговорить об этом с Гиди, ведь только он может понять ее. Но он упрямо стоял на своем, он категорически отказывался впускать других людей в эту их жизнь, в номер, который они снимали почасово. Ни ее мужа, ни ее дочь, ни ее сестер, ни ее отца с матерью. Даже общих друзей, которые лежали с ними в одном отделении, он впускать не хотел. Если она упоминала кого-то из них, он останавливал ее:

– Только ты и я, помнишь?

И все-таки есть одна вещь, о которой она обязана с ним поговорить. Она должна рассказать ему, что спит с мужем.

Уже много недель, даже тогда, когда они перебрались в свою квартиру и спали в одной кровати, которую днем складывали и закрывали занавеской, чтобы их единственная комната казалась просторней, Давид к ней не прикасался. Ночь за ночью они ложились в постель, желали друг другу спокойной ночи, поворачивались друг к другу спиной и засыпали. Но однажды ночью, без всякого предупреждения, он неожиданно прижался к ее спине. Она напряглась, но не пошевелилась. Он поднял ее ночную рубашку и стал ласкать бедра, а она, не желая длить эти минуты, перевернулась на спину, позволила ему снять с себя трусики и без каких-либо предварительных ласк и игр раздвинуть ей ноги и войти в нее. Крепко зажмурив глаза, она старалась отключиться от происходящего. Руки ее безвольно лежали вдоль тела, но кулаки непроизвольно сжались. Заметив это, она положила руки ему на спину и стала водить ими вдоль спины, словно это были руки другой женщины, лежавшей здесь вместо нее под телом ее мужа. К ее радости, он быстро достиг удовлетворения, небрежно чмокнул ее, повернулся и уснул.