Королева Марго

– Какого черта, дорогой мой Аннибал! – возразил другой собеседник. – А куда было деть двух лошадей наших, да двух запасных, да двух мулов, настолько нагруженных, что неизвестно, как они будут поспевать за нами? Для выполнения этой задачи я не вижу ничего подходящего, кроме сени из этих столетних буков и дубов. Поэтому я не только не могу ругать де Муи, как делаешь ты, но решительно утверждаю, что во всей подготовке этого предприятия под его руководством чувствуется глубокая продуманность настоящего заговорщика.

– Отлично! – сказал второй дворянин, в котором читатель, наверное, уже признал Коконнаса. – Отлично! Слово вылетело, я его и ждал, ловлю тебя на нем. Так мы занимаемся заговором?

– Мы занимаемся не заговором, а служим королю и королеве.

– Которые составили заговор, а это совершенно одинаково относится и к нам.

– Я же говорил тебе, Коконнас, что ни на одну минуту не понуждаю тебя участвовать в этом деле вместе со мной, так как мое участие вызывается моим личным чувством, которого ты не понимаешь и понимать не можешь.

– А, дьявольщина! Кто говорит, что ты меня понуждаешь? Прежде всего я еще не знаю такого человека, который мог бы заставить графа Коконнаса делать то, чего он не хочет; но неужели ты воображаешь, что я позволю тебе идти на это дело без меня, когда вижу, что ты идешь в лапы к черту?

– Аннибал! Аннибал! – окликнул Ла Моль. – По-моему, вон там виднеется белая кобыла Маргариты. Как странно, стоит мне только подумать о возлюбленной, и сейчас же у меня начинает биться сердце.

– Странно, а вот у меня совсем не бьется! – сказал, зевнув, Коконнас.

– Нет, это не королева, – говорил Ла Моль. – Что же случилось? Ведь, кажется, было назначено в полдень.

– Случилось то, что еще нет полудня, вот и все; и, думается, у нас еще есть время немножко поспать.

И Коконнас разлегся на плаще с видом человека, готового сочетать слово с делом. Но только его ухо коснулось земли, как он замер, подняв палец кверху в знак молчания.

– Что такое? – спросил Ла Моль.

– Тише! На этот раз я действительно кое-что слышу.

– Странно, я слушаю, а ничего не слышу.

– Ничего не слышишь?

– Нет.

Коконнас приподнялся и, положив свою руку на руку Ла Моля, сказал:

– Тогда посмотри на лань.

– Где?

– Вон там, – ответил Коконнас и показал Ла Молю лань.

– И что же?

– Сейчас увидишь.

Ла Моль присмотрелся к лани. Лань, нагнув голову, как будто собиралась щипать траву, стояла неподвижно и прислушивалась, затем подняла голову с великолепными рогами и повела ухом в ту сторону, откуда доносился до нее какой-то звук, и вдруг без видимой причины с быстротой молнии ускакала в лес.

– Да-а! Лань спасается бегством. Кажется, ты прав.

– Раз она спасается бегством, значит, она слышит то, чего не слышишь ты.

Вскоре глухой, чуть слышный шорох пронесся по траве; для малоразвитого слуха это был ветер; для наших всадников – отдаленный галоп каких-то лошадей.

Ла Моль мгновенно вскочил на ноги.

– Это сюда. Берегись! – сказал он.

Коконнас встал спокойнее; казалось, живость пьемонтца переселилась в душу Ла Моля и, наоборот, его беспечность перешла в друга. Сказывалось то, что в данном случае один действовал с воодушевлением, а другой неохотно.

Наконец ритмичный, ровный топот уже отчетливо дошел до слуха их обоих; послышалось лошадиное ржание, и лошади друзей, стоявшие оседланными в десяти шагах от них, насторожили уши, а вслед за этим по тропинке промчалась белым призраком фигура всадницы, обернулась в их сторону и, подав им какой-то неопределенный знак, скрылась.

– Королева! – вскрикнули оба разом.

– Что это значит? – спросил Коконнас.

– Она сделала рукой так, – ответил Ла Моль, – что значит: «Сейчас».

– Она сделала так, – возразил Коконнас, – что значит: «Уезжайте».

– Ее знак обозначает: «Ждите меня».

– Ее знак обозначает: «Спасайтесь».

– Хорошо, – сказал Ла Моль, – будем каждый действовать по своему убеждению. Ты уезжай, а я останусь.

Коконнас пожал плечами и снова улегся на траву.

В ту же минуту со стороны, противоположной той, куда умчалась королева, по той же тропке проскакал, отдав поводья, отряд всадников, в которых оба друга узнали пылких, почти непримиримых протестантов. Их лошади скакали, как те кобылки, о которых говорится в Книге Иова. Всадники мелькнули и исчезли.

– Черт! Дело серьезное! – сказал Коконнас, вставая. – Едем в павильон Франциска Первого.

– Ни в коем случае! – ответил Ла Моль. – Если наше дело открылось, так все внимание короля будет прежде всего обращено на этот павильон! Ведь общий сбор назначен там.

– На этот раз ты вполне прав, – пробурчал Коконнас.

Едва пьемонтец произнес эти слова, как между деревьями молнией промелькнул какой-то всадник и, прыгая через водомоины, кусты, свалившиеся деревья, доскакал до молодых людей. В этой безумной скачке он правил лошадью только коленями, а в руках держал по пистолету.

– Де Муи! – тревожно крикнул Коконнас, сразу став беспокойнее Ла Моля. – Месье де Муи бежит! Значит, надо спасаться!

– Живей! Живей! – крикнул гугенот. – Удирайте; все пропало! Я нарочно сделал крюк, чтобы вас предупредить. Бегите!