Королева Марго

Ла Моль вышел вместе с ним и очутился лицом к лицу с пьемонтцем, ходившим взад и вперед широкими шагами по своей камере.

Они бросились в объятия друг другу.

Тюремщик сделал вид, что утирает набежавшую слезу, и вышел сторожить, как бы кто не застал узников вместе, а больше для того, чтобы не попасться самому.

— A-а! Вот и ты наконец! — воскликнул Коконнас. — Этот противный комендант заходил к тебе?

— Как и к тебе, надо думать.

— И отобрал у тебя все?

— Как и у тебя.

— Ну, у меня-то было не много — только перстень Анриетты.

— А наличные деньги?

— Все, что у меня было, я отдал этому доброму тюремщику за то, чтоб он устроил нам свидание.

— Выходит, что он брал обеими руками, — сказал Ла Моль.

— А ты тоже заплатил?

— Я дал ему сто экю.

— Очень хорошо, что наш тюремщик негодяй!

— Конечно, за деньги с ним можно будет делать что угодно, а есть надежда, что в деньгах у нас не будет недостатка.

— Теперь скажи: ты понимаешь, что с нами произошло?

— Вполне… Нас предали.

— И предал этот гнусный герцог Алансонский; недаром мне хотелось свернуть ему шею.

— По-твоему, все так серьезно?

— Боюсь, что да.

— И можно опасаться… пытки?

— Не скрою, что я об этом уже думал.

— Что ты будешь говорить, если дело дойдет до этого?

— А ты?

— Я буду молчать, — ответил Ла Моль, густо краснея.

— Не скажешь ничего?

— Да, если хватит сил.

— Ну, а я, — сказал Коконнас, — если со мной учинят такую подлость, наговорю хорошеньких вещей! Это уж наверняка.

— Каких вещей? — с тревогой спросил Ла Моль.

— О, будь покоен — только таких, от которых герцог Алансонский на некоторое время лишится сна.

Ла Моль хотел ответить, но в это время прибежал тюремщик, вероятно, услыхавший какой-то шум, втолкнул того и другого в их камеры и запер.

V ВОСКОВАЯ ФИГУРКА

Карл уже неделю не вставал с постели, томясь от лихорадочного жара, который перемежался сильными припадками, напоминавшими падучую. Иногда во время таких припадков у него вырывались крики, похожие на вой, пугавшие стражу в передней комнате и гулко разносившиеся по Лувру, уже взволнованному зловещим слухом. Когда припадки проходили, Карл, совершенно разбитый, с угасшим взором, падал на руки кормилицы, храня молчание, в котором чувствовалось и презрение к людям, и скрытый страх перед роковым концом.

Рассказывать о том, как мать и сын — Екатерина Медичи и герцог Алансонский, — не поверяя друг другу своих чувств, не встречаясь и даже избегая друг друга, каждый в одиночку вынашивал злокозненные мысли, — все равно что описывать омерзительный живой клубок змей.

Генрих Наваррский сидел в заключении, и на свидание с ним, по его личной просьбе к Карлу, не давалось разрешения никому, даже Маргарите. В глазах всех это являлось признаком опалы. Екатерина и герцог Алансонский дышали свободнее, считая Генриха погибшим, а Генрих ел и пил спокойнее, надеясь, что о нем забыли.

При дворе ни один человек не подозревал об истинной причине болезни короля. Амбруаз Парэ и его коллега Мазилло, приняв следствие за причину, определили воспаление желудка, и только. На основании этого они прописывали мягчительные средства, лишь помогавшие действию того особого питья, которое назначил королю Рене. Карл принимал его из рук кормилицы трижды в день, оно же составляло и главное питание больного.

Ла Моль и Коконнас содержались в Венсенском замке под самым бдительным надзором. Маргарита и герцогиня Неверская раз десять пытались проникнуть к ним или, по крайней мере, передать им записку, но безуспешно.

Карл, при постоянных колебаниях его здоровья то к лучшему, то к худшему, почувствовав себя однажды утром немного лучше, велел впустить к себе весь двор, который, по обычаю, являлся каждое утро ко времени вставания короля, хотя сама эта церемония была отменена. Двери отворились, и все могли заметить — по бледности щек, по желтизне лба, по лихорадочному блеску ввалившихся и обведенных черными кругами глаз — то страшное разрушение, какое произвела в юном монархе постигшая его болезнь.

Королевская опочивальня быстро наполнилась любопытными придворными. О том, что король принимает, известили Екатерину, герцога Алансонского и Маргариту. Все трое пришли порознь, один за другим. Екатерина уселась у изголовья сына, не замечая взгляда, каким он ее встретил. Герцог Алансонский встал у изножия кровати. Маргарита прислонилась к столу и, посмотрев на бледный, цвета слоновой кости лоб, исхудалое лицо и ввалившиеся глаза своего брата, тяжело вздохнула и прослезилась.

Карл, все замечавший, увидел ее слезы, услышал ее вздох и незаметно сделал Маргарите знак головой. Этот едва заметный жест успокоил Маргариту, которую Генрих не успел предупредить, а может быть, и не хотел предупреждать, и лицо ее прояснилось. Она боялась за мужа и трепетала за возлюбленного. За себя ей нечего было опасаться: она слишком хорошо знала Ла Моля и была уверена, что может положиться на него.

— Как чувствуете себя, сын мой? — спросил Екатерина.

— Лучше, матушка.

— А что говорят ваши врачи?