Королева острова

– Так и знал, что ты захочешь отправиться без меня, – сжал мою руку Томас. – Я смирился с этим, как с нашими отношениями. Я – твое подспорье, помогаю тебе добраться, куда нужно, чтобы ты могла воплотить все свои планы. Когда ты это поймешь?

Я поцеловала костяшки его пальцев.

– Если я ни разу не сказала, что люблю тебя, Джозеф Томас, не думай, что это не так. Просто я слишком глупа, чтобы об этом говорить.

– Знаю. И я глуп, очень глуп. Всегда, когда дело касается тебя.

Он поднял весло. Если мы оба переживем эту ночь, нужно не забыть сказать мужу, что без него мой мир не будет прежним.

Томас зажег фонарь и отдал его мне.

– Ступай вверх по пляжу. Прямо вверх.

Одно прикосновение пальцев к моему запястью – не желающих отпускать, но и не дающих упасть, поддерживающих меня на этом берегу, – сказало мне все, что мы чувствовали: любовь, страх, гордость.

– Возвращайся скорее, Долл.

Я повернулась, чтобы уходить, и это высосало из меня все силы, однако я должна была забрать мое дитя.

Высоко подняв фонарь, я стала карабкаться по тропе, где были только я и тьма, мы шли с ней бок о бок, спотыкаясь и перешагивая через ветки и камни.

Забавно…

Казалось, всю жизнь я провела, стараясь не видеть то, что ранило или лишало надежды. Теперь же вглядывалась изо всех сил.

Если я тихонько запою, услышит ли Шарлотта?

Кутаясь в ворсистую накидку, то и дело просовывая руки в ее прорези, я взбиралась на гору Куа-Куа.

Потом услышала пение.

Я пробралась сквозь папоротники и увидела мужчин, сгрудившихся у костра. Они молились; возглавлял их отец Мардель. Одет он был не в рясу священника, а в черный сюртук с галунами, черные бриджи и сапоги. У него были хорошие связи в Сент-Джорджесе и приходах по всей Гренаде.

Тут я поняла, как Федоны набирали повстанцев и организовывали их. У огня сидели свободные цветные люди, подобные Ногесу, но также и те, которые выглядели так, будто пришли прямо с полей. Это многое говорило об отношениях моего зятя с рабами: масса и его собственность объединили силы.

Но я пришла не затем, чтобы думать, хорош ли их план, а за своей дочерью.

Понадеявшись, что ни один болван в меня не выстрелит, я вышла на поляну и помахала фонарем.

– Я пришла за Шарлоттой Федон. – Мужчины, окутанные запахами пороха и пролитой крови, ринулись ко мне. – Шарлотта Федон. Это моя дочь. Шарлотта Федон!

Снова и снова выкрикивала я ее имя.

Из палатки вышла женщина.

– Это мать моей сестры, – сказала она. – Оставьте ее в покое.

Мужчины повиновались, а женщина пошла мне навстречу. Прекрасная, с блестящими в лунном свете косами, Роуз Федон шла ко мне, будто генерал.

Но на ее юбках виднелись темные пятна, пятна, которые не были грязью.

Мое сердце сжалось.

Я эгоистично затаила дыхание, в глубине души надеясь, что это кровь после битвы. Она взялась за мой фонарь и опустила его. Я хотела воспротивиться. Хотела остаться слепой к правде – что я пришла слишком поздно, что колебалась слишком долго и уже не в силах помочь своей девочке.

– Сюда, мисс Долли.

Дрожа от страха, я последовала за ней. У входа в пещеру Роуз остановилась.

– Священник, Мардель, называет это саркофагом. Место упокоения героя.

Я забыла как дышать. Глаза мои остекленели.

Роуз потянула меня вперед.

– Идите, мисс Долли, вы нужны ей.

Лицо ее было отрешенным, но во взоре я увидела умиротворение. Как она могла хранить его, когда смерть столь близко?

Мои шаги эхом разлетелись по пещере. Пахло сыростью. Взвесь тумана, что окружала гору Куа-Куа, застревала в глотке. Нельзя дать ему заполнить мои легкие и утопить меня, словно стремительный поток.

И тут я увидела Шарлотту. Она распростерлась у чьих-то ног.

Это был Жан-Жозеф.

Он лежал неподвижно. Грудь покрыта белой тканью, промокшей насквозь. Темно-красной. Посерело нежное смуглое лицо, открылся рот, закатились глаза. Я добавила эту посмертную маску к тем, что уже хранила у себя в голове.

– Шарлотта…

Она не посмотрела на меня. Моя девочка держала в руке крест и четки, которые мами дала мне, когда я покидала Монтсеррат, а я дала Шарлотте, когда она выходила замуж.

– Отойди.

– Шарлотта, это мама. – Чем ближе я подходила, тем сильнее ее плач терзал мне душу. Я опустила руку ей на плечо, мне хотелось взять дочь на руки, как в те времена, когда она была младенцем. – Шарлотта, я пришла за тобой.

Она не шелохнулась, бормоча молитвы Господу, чтобы он смилостивился над Жан-Жозефом и… ее ребенком.

Ребенком? О нет! Ребенок Шарлотты… Нет!

Ослепнув от слез, я скорчилась рядом. Мы молились, молились, словно от этого исчезли бы пятна с ее юбок, молились, словно время могло повернуть вспять и они с Жан-Жозефом не познали бы бед.

Молились, словно Бог мог услышать мольбы черной матери и прислушаться к ним. Но Господь не оставил меня. Моя девочка все еще была жива.

– Домой, Шарлотта. Идем домой.

– Мой дом здесь, с моим мужем.

– Нет, твой дом со мной, твоими братьями и сестрами, с Томасом.

– Как я смогу почтить память Жан-Жозефа, мама? Я потеряла ребенка, его род не продолжится. Его больше нет, и я не смогла сберечь единственного, в ком он жил бы дальше.