Королева под снегом

Они считали последнюю выручку, которая оказалась больше всех предыдущих.

– Элиот, что я тебе говорил? Разве это не лучше, чем таскать мебель на вонючем складе? Пойдем поедим?

Элиот поморщился.

– Если ты не против, я лучше не буду трогать мою долю. Мне придется некоторое время экономить.

– Зайдем всё-таки выпить к Тому?

– Ладно, – вздохнул Элиот.

В метро Фергюс пытался уговорить Элиота продолжить аттракцион и после похорон, но Элиот, насупившись, сухо отказался.

– Для меня и так уже слишком. Если мы будем продолжать, я не отмоюсь.

– Ты невыносим, Элиот. Продолжим хотя бы завтра?

– Нет! Завтра я хочу увидеть похороны вживую. Такое бывает только раз в жизни. Люди ехали за тысячи километров, чтобы побывать на похоронах, мы будем полными дебилами, если не пойдем, когда живем здесь, разве не так?

– Окей, старина, но с тобой становится тяжко. Ты оставишь мне королеву?

Элиот отошел, потом вернулся, указывая на статуэтку пальцем.

– Нет проблем, только занеси ее мне завтра вечером.

Самолет Сэм вылетел из Амстердама. В ушах у нее еще стояли прощальные слова маленького Тео, который взял с нее обещание скоро приехать еще и читать ему сказки. Она склонилась к иллюминатору, глядя, как удаляется сотканный из огней ковер города с его магистралями и созвездия дорог, прошитые светящимися точками. Подумать только, что эти мерцающие абстракции населены тысячами наших маленьких жизней…

Она задумалась, увидит ли еще однажды Элиота, печального юношу с лучезарной улыбкой. Решила, что да, обязательно, и уснула.

33

Больше двух тысяч гостей заполнили галереи под высокими сводами Вестминстерского собора. В 9 часов зазвонил колокол Биг-Бена. Разнесся низкий, какой-то темный звук, словно поднимающийся из недр земли: чтобы приглушить его, тяжелый бронзовый язык обили кожей толщиной в палец. Снаружи толпа, прибывающая уже много часов, стояла плотными рядами. На площадях люди теснились у гигантских экранов, на которых медленно качался огромный колокол, баюкая Лондон и его боль.

В 11 часов гроб с королевой снова поставили на лафет и повезли из Вестминстер-холла в собор, куда он торжественно въехал на плечах восьми солдат гвардии под пение хора детских голосов. Архиепископ Кентерберийский, глава англиканской церкви, в окружении всех епископов и высшего духовенства начал погребальную мессу.

Соединенное Королевство замерло. Толпа снаружи прихлынула со всех сторон. Некоторые хором подхватывали молитвы, но большинство лишь едва двигались и не смели говорить вслух. Камеры шарили по лицам безымянных зрителей. Преобладал не религиозный пыл и не скорбь, подобная той, что царила на похоронах леди Ди, ушедшей во цвете лет, последовательно вывалянной в грязи и превознесенной СМИ. Из нее делали полузвезду шоу-бизнеса, героиню глянца, потом бунтарку с жемчугами в два ряда. А в конце концов оказалось, что она обычная женщина, как все, с сердечными и семейными проблемами, с пищевыми расстройствами, с экзистенциальными муками. В ней видели несостоявшуюся дочь, непонятую сестру, неутешенную подругу или же маленькую Мамашу Кураж.

О королеве горевали глубже и шире. Не будучи членом семьи, она присутствовала в повседневной жизни каждого. Ее монограмма украшала множество общественных зданий. Ее профиль, отпечатанный на банкнотах и отчеканенный на монетах в миллионах экземпляров, лежал во всех карманах и переходил из рук в руки. Вездесущая затворница в королевских покоях, она была с британцами на протяжении нескольких поколений.

Это было не столько горе, сколько общая оторопь. Ощущение, будто перевернулись песочные часы целой эпохи и утекали без надежды на возвращение последние ее песчинки.

Событие транслировалось по всей планете, и его смотрели больше миллиарда человек.

В центре видеонаблюдения Джун выпало следить за сектором Гайд-парк-корнер. Среди всех включенных экранов в зале один был настроен на канат BBC, передавая атмосферу и звуки церемонии. Джун силилась сквозь туман слез сосредоточиться на своей работе, то и дело всхлипывая и доставая бумажные платки из пачки. Она не представляла себе Соединенное Королевство без Елизаветы. Для нее это было в десять раз хуже Брексита.

* * *

В своем доме в Уайтчепеле Мэдди тоже не отрывалась от экрана. Борясь с волнением, она рассматривала костюмы участников церемонии, от парадной формы с тремя рядами медалей до черного платья и шляпки, украшенных скромной серебряной брошкой.

Каждый мог вволю набраться воспоминаний под королевским стягом, накрывающим темный гроб, стоящий между четырьмя бронзовыми канделябрами.

Сэм прилетела в Йоханнесбург слишком поздно и пропустила прямую трансляцию. Но она вместе с Дианой и Ричардом посмотрела по новостному каналу итоги дня. Показали фрагмент черно-белого фильма, речь принцессы Елизаветы на каникулах с родителями в Кейптауне, в день, когда ей исполнился двадцать один год. Один журналист, раздуваясь от гордости, твердил, что эта речь действительно была записана в Южной Африке и что это одно из самых первых выступлений будущей королевы, так сказать, первые ее шаги как монарха.