Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая

Да, он прибыл в кибуц в долине, чтобы преподавать детям. Но, по прошествии времени, его захватила идея, лежащая в основе кибуцев. Он думал, что мирно уживется с системой образования детей в кибуцах, несмотря на его стремление к индивидуализму. Он поверил в иллюзию, что сможет повлиять на воспитание детей. Но его антикоммунистическое мировоззрение, отрицающее Сталина, с его жестокостью и ГУЛАГом, привело к тому, что путь его в Движении не был усыпан розами. Как педагог, отдавший много сил и времени образованию, он вникал в каждую мысль, исследуя её со всех сторон. Он, либерал, пытался передать ученикам богатство и разнообразие точек зрения, развивать в них критичное отношение к миру, самостоятельность мышления при оценке точек зрения – приемлемых и неприемлемых, интеллектуальную честность, умение самим разобраться в различных мировоззрениях. Короче, передать всё то, чему он следовал сам. А от него требовали обучать их тому, что органически было ему враждебно и ненавистно.

В кибуц он прибыл с тем интеллектуальным багажом, который обрел в нормальной еврейской школе в Польше. В Издреельской долине он преподавал общеобразовательные предметы, а также иврит, и ТАНАХ, математику, природоведение, географию и историю еврейского народа. Его педагогические принципы, свободное отношение к материалу, восстановили против него марксистское окружение. Обвиняли его в том, что он много времени уделяет периоду Второго Храма, истории испанских евреев и еврейской поэзии за счёт уроков марксизма и дисциплин, связанных с различными специальностями. Ученики его обожали за обширность знаний и умение ими увлекать. Скрепя сердце, он обучал по нелюбимой им программе детей кибуцев Бет Альфа и Хефци-Ба. Но не мог смириться с тем, что видел вокруг.

“Нет у детей выбора. Никогда я не видел более разнузданных детей, чем дети кибуца. Дерутся до крови из-за ластика. Лгут и сплетничают. Все эти отрицательные качества с возрастом у них только усилятся. Вырастет у нас поколение без всяких духовных и душевных ценностей”.

Это приводит в ярость Меира Яари: “Ты не подходишь нашему Движению. Оно необходимо тебе, как аудитория для твоего умничанья”.

Но вот приближается автобус. Израиль вскакивает.

Она прислонилась к железному столбу.

“Ни перед кем в жизни я не была так откровенна, как перед тобой. У меня такое чувство, что я знаю тебя много лет”.

Печаль проступает на ее лице.

“Наоми, это не последняя наша встреча. Я вернусь”.

Она молит в душе: “забери меня отсюда. Я хочу быть с тобой. Идти по твоим следам, куда бы ты ни шел”.

Ноги ее приросли к земле. Она стоит на шоссе – девочка, которая потеряла сокровище. Она не может освободиться от ощущения, что с этого момента Израиль Розенцвайг навсегда вошел в ее жизнь.

“Мама, мама”, – плач ребенка доносится до нее из дальних далей. Малышка проснулась, встала с травы, тянется руками к матери.

Наоми не сдвигается с места. Кибуцники с опущенными от усталости плечами возвращаются с полей. Смотрят на ребенка, и кто-то говорит с укором: “Ты что, не слышишь, что ребенок плачет?”

Кто-то спрашивает: “Что случилось с девочкой?”

Малышка, захлебываясь слезами, идет по тропинке. С трудом отрывая ноги от земли, Наоми идет за удаляющейся дочкой. В детском садике воспитательница говорит Наоми, что малышка вернулась в таком виде, словно ее избили. Не я избила ее, думает про себя Наоми, это я избита встречей с Израилем.

Из детского сада она направляется на склад одежды. Сердце выскакивает у нее из груди. Впервые, с момента поступления в кибуц, она решила настоять на своем. Три года подряд она носила уродливый желтый свитер, который сама неумело связала, и ни разу не воспользовалась своим правом поменять одежду. Однажды кастелянша примерила на себя ее свитер, и заявила, что нет необходимости его менять. Наоми униженно покинула склад.

“Я не хочу это платье. Лучше пойду голой”.

Кастелянша была удивлена новыми нотками в голосе Наоми.

“Ну, так ходи голой”, – съехидничала она, – “Ты вовсе не должна всегда отличаться от других. Мы купили эту одежду для всех женщин кибуца”.

Какие-то серьезные, еще не вполне осознанные изменения происходят в ней. Впервые в жизни она мягко прикасается ладонями к своему телу, ощущая доселе незнакомый трепет. Голод по любви не дает ей покоя. Внезапно, в полную силу, чувство существования врывается в ее одиночество. Не прошло и недели, как она находит на столе письмо от Израиля Шику с просьбой о встрече и консультации по вопросам генетики растений. Шик вернулся из отпуска, который вновь провел с пожилой одинокой женщиной в друзском селе на горе Кармель. В свое время она была послана в кибуц Мишмар Аэмек ассоциацией садовников – решить проблему выращивания овощей и фруктов. Однажды в их квартиру вошла толстая женщина, демонстративно поставила на стол большой белый кувшин и ушла. Шик ликовал, распустив хвост, как павлин: “Именно такой кувшин был у моих родителей в Варшаве”.