Королева Виктория

22 июля, в половину одиннадцатого утра, в Гайд-парке прогремели пушки, оповещая Лондон, что королевская карета, запряженная шестеркой белоснежных лошадей, наконец покинула Букингемский дворец. Как и во время золотого юбилея, выглянуло солнце и порадовало лондонцев традиционной «королевской погодой». Но едва ли появление светила обрадовало саму Викторию. Для нее это означало лишь одно – трехчасовое катание по жаре. Вместе с королевой в карете устроились Александра и Елена. Как бы ни хотелось Виктории быть поближе к старшей дочери, Вики пришлось занять отдельную карету: ей, как вдовствующей императрице, не полагалось сидеть спиной к лошадям.

В честь праздника Виктория решила принарядиться. Юбилей не считался достаточным поводом, чтобы полностью отказаться от траура. Вот смягчить его – совсем другое дело. Платье из черного муара было в изобилии украшено вставками из жемчужно-серого атласа, расшито серебряными нитями и задрапировано черным кружевом. Шифоновая мантилья, на которой сияли серебряные нити и посверкивал полированный гагат, укрывала королеву от малейшего дуновения ветра. Вокруг черного чепца обвились гирлянды из цветов акации, а над ними колыхалось страусовое перо.

Вслед за королевской каретой в путь тронулась вся кавалькада. Нехватка европейских монархов восполнялась экзотичным видом тех, кто все же был приглашен на юбилей. Особенно отличились индийские принцы, чьи яркие шелковые одежды и тюрбаны были усыпаны драгоценными камнями. Поучаствовать в параде прибыли полицейские подразделения из всех колоний, и никогда еще улицы Лондона не видели такого разнообразия мундиров и оттенков кожи: полицейские с Кипра в красных фесках, из Гонконга – в конических широкополых шляпах, а кавалеристы из Индии, которых Виктория отобрала для почетного караула, наводили трепет своими окладистыми бородами.

Возле Гайд-парка Виктория услышала грохот канонады и приветственные крики толпы. «Сомневаюсь, что кому-либо устраивали такую же овацию, как мне, пока я ехала почти шесть миль по улицам, включая Конститьюшн-Хилл, – записала потом королева. – Толпа была просто неописуемой, и энтузиазм всех собравшихся глубоко меня тронул. Раздавались оглушительные возгласы, а на каждом лице была написана неподдельная радость». Иногда ей приходилось украдкой утирать слезы, так ее впечатлила народная любовь.

Проделав долгий путь через весь город, королевская карета остановилась на площади перед собором Святого Павла. Здесь уже несли караул тысячи солдат, ревниво оберегая государыню от зевак, которые теснились на тротуарах и свешивались из окон. Как и было задумано, во время службы королева оставалась в карете: подняться вверх по крутым ступеням ей мешал ревматизм. Ступени собора были застелены бордовым ковром, и на этом фоне особенно яркими казались облачения высшего духовенства: лиловые, расшитые золотом ризы у архиепископов Кентерберийского и Йоркского, ярко-желтые – у епископа Лондонского, темно-синие – у епископа Винчестерского, и зеленые, как весенняя листва, – у настоятеля собора Святого Павла. Хор пропел юбилейный гимн на музыку Салливана, а во время заключительной молитвы Виктория плакала в открытую, уже не таясь. Когда карета двинулась с места, архиепископ возвестил «Да здравствует королева!», и толпа отозвалась громогласным эхом.

На этом события дня не закончились. Королевская карета проехала через весь Сити и пересекла Лондонский мост, чтобы свою любовь к королеве могли засвидетельствовать жители Саусварка – одного из бедных районов Лондона. Крики здесь были громче, голоса – более хриплыми и грубыми, но Виктория отметила, что собравшиеся вели себя так же прилично, как и в других районах. Отсюда ее путь лежал вдоль Темзы и через Вестминстерский мост до Букингемского дворца, где ей еще предстояло весь вечер принимать поздравления в бальном зале.

Через три дня Виктория написала подданным послание, в котором поблагодарила их за «внезапный и всеобщий всплеск верности и подлинной любви». Но что еще она могла сказать? Зато у себя в спальне ей уже не требовалось играть на публику. В дневнике она вновь записала, как одиноко чувствовала себя даже в этот особенный день. «И в счастье, и в горе меня всегда поддерживало искреннее сочувствие моего народа».

Глава 38. Конец эпохи

Бриллиантовый юбилей был последней яркой вспышкой в жизни Виктории. К 1900 году ее здоровье начало стремительно ухудшаться. «Впервые ее близкие волнуются за нее всерьез», – писала фрейлина Мэри Маллет и добавляла, что это, должно быть, «начало конца»[270].