Королева Виктория

С первых же мгновений эта пара, столь мало подходившая друг другу по характеру и темпераменту, оказалась спаянной сильнейшим физическим влечением. «Ночью мы почти не сомкнули глаз, — признавалась она в своем дневнике, не жалея восклицательных знаков. — Когда я увидела рядом с собой это ангельское лицо, меня обуяли такие чувства, что просто невозможно их передать! Он был так красив в своей ночной рубашке с открытым воротом». На следующий день она добавила: «Мой любимый Альберт сам натянул мне чулки, а я смотрела, как он бреется: какое же я получила удовольствие...» Она не удержалась и отправила Мельбурну записку, желая поделиться с ним радостью, переполнявшей ее после этой «чудесной, бурной ночи». Она даже не предполагала, что кто-то «сможет так любить ее».

На следующий день у них к обеду было восемь человек гостей, а вечером Виктория давала большой бал. Она забыла о своей мигрени и с завидной энергией танцевала вальсы, галопы и кадрили. Было уже совсем поздно, когда она поднялась в супружескую спальню, где нашла Альберта, спящего на кушетке, «красивого, такого красивого».

Через три дня, как и было решено ею, молодожены вернулись в Лондон. Праздник закончился, и для принца не нашлось другой роли, кроме роли очаровательного статиста. Он был умнее и образованнее Виктории, но именно она отдавала все приказы, и тон на приемах задавала тоже она. Альберт не принимал участия в аудиенциях, которые королева давала своим министрам. У него не было доступа к красному «ящику» для депеш. Виктория продолжала встречаться с глазу на глаз с Мельбурном, и тот четыре дня в неделю ужинал в королевском дворце.

Лецен со своими буклями и в своих платьях с пышными оборками по-прежнему оставалась при королеве. Она спала в комнате, смежной со спальней молодоженов, и Альберт прозвал ее «дворцовым драконом». Ярая сторонница вигов, она «зубами и когтями» защищала их, любила посплетничать с придворными дамами и обвиняла Альберта в покровительстве тори. Она советовала королеве не посвящать мужа в государственные секреты, обсуждаемые на Тайном совете. Принц писал своему боннскому другу Вильгельму фон Левенштейну: «Я полностью удовлетворен своей супружеской жизнью и совершенно счастлив... но я не могу должным образом соответствовать своему высокому положению, ибо являюсь лишь мужем, но не хозяином».

Альберту было всего двадцать лет, и его самолюбие было сильно уязвлено. Он жестоко страдал от оскорбительного отношения к нему парламента и спустя четырнадцать лет признается в письме к Штокмару: «Когда я только приехал в эту страну, Пиль урезал мое содержание, Веллингтон отказал в высоком ранге, королевская семья видела во мне чужеземного самозванца, а правительство держало в стороне от всех дел». Среди этих чужих ему лиц было лишь два «родных» — лакея Карта и борзой по кличке Эос, с которыми он только и мог поделиться своей горечью. Менее циничный, чем Леопольд, он был глубоко возмущен образом жизни лордов и попранием ими тех моральных принципов, что привила ему его кобургская бабка. Дабы хоть как-то утешиться, он сочинял музыку, пел, играл на фортепьяно, а еще на органе, который считал самым благородным из музыкальных инструментов. Мендельсон, частый гость в королевском дворце, писал своей матери: «Принц по памяти исполнил хорал, не забывая при этом про педали. Его игра была столь изящна и точна, что можно было подумать, будто за инструментом сидит профессионал». Свой талант к музыке он унаследовал он готского деда, дружившего с Вебером. А еще он прекрасно рисовал, будь то выполненные в карандаше орлиные головы или портрет его предка Фридриха Мудрого, который он написал, взяв за образец картину Кранаха. Он перечитывал Шиллера, черпая там сюжеты для своих живописных работ, героем которых был Валленштейн, и проникаясь философией великого немецкого поэта, считавшего, что лишь красота и душевная чистота способны изменить мир. Литература и искусство помогали ему забьгть ущемления достоинства его королевского высочества.

По вечерам он с Сеймуром подолгу сидел за шахматной доской. «Принцу, — отмечал Мельбурн, — видимо, до жути надоели эти монотонные ежедневные партии. Ему хотелось бы приглашать ко двору деятелей науки и литературы, разнообразить круг общения, вести интересные беседы». Но Виктория не собиралась звать к себе «этих людей». Она не чувствовала себя в состоянии поддержать беседу с ученым или писателем, а держаться в стороне от общего разговора считала недостойным королевы Англии. Раздосадованный Альберт обвинял Лецен в том, что она плохо заботилась об образовании своей подопечной!