Королева Виктория

Что же касается королевы, то она поначалу отнеслась к этим сообщениям с большей серьезностью. «Она не любит турок, — говорил по этому поводу Генри Понсонби, — а теперь просто ненавидит их из-за сообщений об учиненных ими зверствах». Однако Гладстон заставил ее изменить свою позицию по этому вопросу. Он также был в ярости от жестокой политики турецких властей в отношении христианских народов и решил, что настало время извлечь хоть какую-то выгоду из своей отставки. В знаменитом памфлете «Болгарский ужас и Восточный вопрос», в котором Гладстон назвал турок «самой антигуманной нацией человечества», содержались вполне реальные факты жестокого обращения турок с подвластными им народами Балканского полуострова. Памфлет разошелся тиражом более 200 тысяч экземпляров и вызвал среди англичан бурю негодования. По всему Лондону прокатилась волна митингов протеста и собраний общественности в защиту жертв турецкого террора.

Прекрасно понимая, что страстный протест Гладстона гораздо больше соответствует господствующим настроениям в стране, чем его собственный неприкрытый цинизм, Дизраэли назвал памфлет Гладстона «презренным произведением», «злонамеренно лживым пасквилем» и «продуктом беспринципного маньяка, возможно, более опасного, чем весь болгарский ужас». Королева придерживалась примерно такого же мнения и назвала Гладстона «полоумным человеком» и «сумасшедшим смутьяном», который разжигает общественные страсти и подталкивает страну к войне. А его поведение она расценила как «антиобщественное» и «просто позорное». Турки, которые раньше воспринимались как угнетатели христианских народов и жестокие тираны, теперь представлялись королеве главными защитниками своей страны от происков русских — традиционных защитников угнетенных братьев-славян. И в своей ярости против русских, на совести которых лежит вся ответственность за массовую резню в Болгарии, королева стала более агрессивной и воинственной. Она открыто обвинила Россию в попытке захватить Ближний Восток и установить там свои порядки. Дабы продемонстрировать свою поддержку «имперской политики» своего премьер-министра и еще раз опорочить «сентиментальную эксцентричность» престарелого Гладстона, она не только согласилась открыть работу парламента в феврале 1877 г., но и демонстративно отправилась на званый обед в Хьюнден-Манор — загородный дом Дизраэли, что в графстве Букингемшир. Этот визит, получивший широкую огласку, был устроен прежде всего в отместку Гладстону, который называл Дизраэли «наглым и высокомерным евреем», а его загородный дом — «еврейским гетто».

По мере того как страсти накалялись и грозили превратиться в самые ожесточенные политические баталии за всю историю Англии, премьер-министр Дизраэли занимал все более антирусскую позицию. Он объявил, что военные ресурсы страны практически неистощимы и могут быть в любой момент использованы для защиты национальных интересов от любых врагов. И если Англия вступит в войну, то будет воевать до тех пор, пока не добьется выполнения поставленных целей. И тем не менее войны Дизраэли не хотел, а военную риторику использовал в качестве фактора политического давления на противников как внутри страны, так и за ее пределами. Словом, он предпочитал угрожать войной, а не вести ее, и очень надеялся, что этого будет вполне достаточно для реализации своих внешнеполитических целей. Что же до королевы, то она проявляла гораздо меньшую сдержанность, ее настроение выражала популярная в то время песенка, написанная на злобу дня и исполняемая практически в каждом музыкальном зале страны:

Мы не хотим войны, но если нас заставят, ЧЕРТ ВОЗЬМИ,

У нас есть корабли, есть воины и денег вдоволь,

Мы били медведя раньше, и пока останемся истинными британцами,

Русские не получат Константинополь.

Королева не скрывала своей антипатии. «О, если бы королева была мужчиной, — говорила она Дизраэли, — она бы пошла в армию и показала этим негодным русским, которым никогда и ни в чем нельзя верить на слово». Примерно таких же воинственных взглядов придерживалась и кронпринцесса, с которой королева поддерживала регулярную связь. «Я уверена, что ты не желаешь, чтобы Великобритания во всем уступала этим коварным и жестоким русским». А тех, кто считал, что Британия должна проводить примирительную политику по отношению к русским, этим «ужасным, злобным и жестоким мужланам», она просто презирала.