Королева воинов

Пытаясь не разрыдаться, Иссульда поклонилась и вышла из комнаты. Ребенок продолжал толкаться, но это уже не доставляло Боудике радости. Она была слишком расстроена. Она вспомнила ту отважную девчонку, которой была когда-то, когда ей было столько же, сколько Иссульде, ту, которая считала, что все так ясно, и не могла смириться с тем, что родители видят вещи иначе.

Отчасти поэтому она не смогла теперь наказать Иссульду, а еще потому, что слишком во многом и сама была с нею согласна, да и потому, что за спиной девушки стоял ее пасынок Кассий.

Кассий! Почему от него вечно одни неприятности? Он был подобен темному облаку, затмевавшему солнце ее жизни. Со дня свадьбы пасынок выказывал ей свою неприязнь. Его угрюмость и злобность возросли настолько, что Прасутаг приказал ему уйти и жить в другом доме. Она собиралась поговорить с мужем как раз следующим утром и потом отправиться для разговора к Кассию. Не стоило прятаться за спиной мужа. Всегдашняя грубость Кассия по отношению к ней, а теперь и это скрытое науськивание юной служанки — тут она должна была разобраться сама.

Да, пожалуй. Она — королева, она укажет ему, как он должен себя вести, или же он принужден будет отправится в изгнание. Она не будет больше терпеть его наглое высокомерие, его выходки. Кассий неверно выбрал себе врага, и Боудика вернет его на правильный путь или просто выгонит вон из страны.

Но неприятности с пасынком не меняли сути того, что сказала ей Иссульда, и Боудика постоянно теперь думала об этом. Больше, чем когда-либо со времен нашествия, Боудике хотелось схватить оружие и убивать этих заносчивых римлян, которые хозяйничали в ее стране, будто в своих собственных владениях.

Конечно же, завоеватели обращались с Прасутагом уважительно, но только потому, что были союзниками и его соплеменники выплачивали огромные подати. И Боудика знала, как вели себя римские солдаты по отношению к людям других племен, когда вторгались в их селения. И каждый раз, когда кто-нибудь шепотом рассказывал ей об очередных зверствах римлян, и она лишь съеживалась в бессилии.

Окутанная ароматом кедрового масла, она закрыла глаза и попыталась уснуть. Но, в последний раз взглянув в пустоту ночи, королева увидела в ней гневное и насмешливое лицо тринадцатилетней девочки. И это не было лицо Иссульды. Это было лицо юной Боудики.

48 год н. э. Дворец Клавдия в Риме

Стук в дверь был негромким, значит, это не мог быть Паллант или Нарцисс. Те не стучали, а просто врывались в его покои, не ожидая разрешения, начиная говорить с порога, и сразу сообщали ему о последних неприятностях. Так что стук скорее возвещал о приходе одной из девушек, которых греки посылали, дабы его развлечь. И так каждую ночь. Глупцы, они считали, что это заполнит пустые ночи императора, но за прошедшие несколько недель являлись уже не девушки, а вдовы или взрослые женщины с планами на замужество, которые пытались напомнить Клавдию о радостях брака.

Император улыбнулся, вспомнив о том, как греки пытались женить его на ком-либо по своему выбору. Ставки, конечно же, были очень высоки, ведь Мессалина больше не царила в уме и сердце Клавдия, и теперь тот, кто советовал императору, становился могущественнее, чем все сенаторы и консулы вместе взятые. Снова женить Клавдия и затем управлять императором через его жену — вот в чем состоял их замысел, и Клавдия забавляло то средство, которое они избрали, чтобы достичь своей цели.

Но, по правде сказать, Клавдий не намеревался жениться снова. Опыт жизни с Мессалиной навсегда отвратил его от самой идеи брака.

— Войдите, — повелел он, и в горле захрипело, словно от слишком большого количества выпитого вина, хотя на самом деле это происходило не от вина, а от добавленной в него корицы, которую врачи прописали ему в связи с проблемами кишечника. И по какой-то причине он больше не засыпал после вечерней чаши, а бодрствовал до полуночи.

Дверь открылась, и император удивился, увидев свою племянницу Агриппину-младшую. Она скромно вошла и остановилась у дверей. Несмотря на то что говорили о ней сплетники, Клавдий испытывал к Агриппине симпатию. Ее обвиняли в жестокости и нетерпимости к врагам, но Клавдий всегда видел только милую и мягкую девушку, дочь своего умершего дорогого брата Германика и его прекрасной жены Випсании Агриппины-старшей. Он знал, что некоторые из его греческих приближенных не любили ее, но кое-кто ей симпатизировал, и она не могла считаться совсем порочной, пока у нее в равной степени были и друзья, и враги.

— Дорогая племянница, входи. Садись. Выпей вина. Что ты делаешь здесь, так поздно ночью?

— Дорогой дядя, как вы? Как дела государства?

Она подошла к столу и почтительно поклонилась, но Клавдий встал и расцеловал ее в лоб и щеки: