Королева воздуха и тьмы

– Джулиан, – прошептала она, – что мы творим? Мы не сможем жить, не разговаривая или хотя бы не думая друг о друге. Это просто невозможно.

Он не шелохнулся. Она пила его облик, как алкоголик, убеждающий себя, что это точно последняя бутылка. Она так долго говорила себе, что когда чары снимут, она получит его снова себе, целиком – даже не как романтического партнера, а просто как Джулса, ее лучшего друга, ее парабатая…

Кажется, они только что променяли одну клетку на другую.

Интересно, что думает он. Его лицо больше не было пустым: его оживляли краски, эмоции. Он выглядел оглушенным, словно слишком быстро вынырнул после глубокого погружения и его шарахнуло кессонными болями.

Джулиан взял ее лицо в ладони. В его взгляде было светлое, нежное удивление, словно он держал что-то драгоценное и очень хрупкое.

Колени у нее подогнулись. Вот ведь забавно: Джулиан под чарами мог сколько угодно целовать ее обнаженную кожу, и она все равно чувствовала внутри пустоту. Этот Джулиан – ее, настоящий – лишь слегка касался щек, а ее уже поглотила любовная тоска, настолько сильная, что от нее было почти больно.

– Нам придется, – сказал он. – В Аликанте я пошел к Магнусу и попросил заколдовать меня, потому что знал… – он с трудом сглотнул. – Когда мы почти… – тогда, на кровати – моя руна начала жечься.

– Ты потому так вылетел из комнаты?

– Я просто чувствовал, как работает проклятие, – понурился он. – Руна жгла огнем. Я буквально видел его языки под кожей.

– Ты мне об этом не говорил. Как там сказала Диана в Туле́? Их руны начало жечь, будто огнем. Словно в жилах у них тек огонь вместо крови.

Она только сейчас увидела то, на что до сих пор не обращала внимания: синяки у него под глазами, напряженные складки у рта.

– До сих пор на мне были чары, или мы находились в Туле́, и ничего не могло случиться. Там мы не были парабатаями.

Она поймала его за левое запястье – он поморщился. Дело не в боли, она инстинктивно это знала – просто в интенсивности каждого прикосновения. Она и сама это чувствовала: будто вибрация огромного колокола после удара.

– Ты жалеешь, что Магнус снял с тебя чары?

– Нет! – быстро сказал он. – Мне сейчас нужно быть в полной форме, чтобы я мог помочь с тем, что назревает. Чары делали из меня человека, которым я быть не хочу. Он мне не нравится… я ему даже не доверяю. И я не желаю, чтобы рядом с тобой был тот, кому я не доверяю… И рядом с детьми. Вы слишком много для меня значите.

Она поежилась. Ладони у нее на щеках были шершавые, жесткие и пахли скипидаром и мылом. Она потеряла его, получила назад и теперь снова теряла… Это было как смерть.

– Магнус сказал, у нас есть фора. Нужно только… делать, как он велел. Держаться подальше друг от друга. Ничего другого мы сейчас не можем.

– Я не хочу держаться от тебя подальше, – едва слышно пробормотала она.

Он смотрел на нее, и его глаза были цвета синего морского стекла, и темными, как небо в Туле́. Голос был сдержан, спокоен, но в его взгляде читался голод.

– Возможно, если мы поцелуемся один последний раз… – хрипло произнес он. – Подведем черту…

Интересно, кто-нибудь из умиравших от жажды когда-нибудь сам отказывался от воды? Эмма судорожно кивнула, и они кинулись друг к другу в объятия с такой силой, что дверь ее спальни едва не сорвало с петель. В любой момент в коридоре мог кто-нибудь появиться, но Эмме уже было все равно. Она запустила руку в его волосы, вцепилась в рубашку, их губы впились друг в друга так, что она стукнулась затылком об дверь.

Ее губы раскрылись, он застонал, выругался, рывком притянул ее к себе, словно хотел расплющить, слиться с ней воедино. Она едва не порвала его рубашку; он держал ее так крепко, что едва не ломал ребра. Остатками сознания Эмма понимала, как близки они сейчас к чему-то по-настоящему опасному. Все его тело звенело как струна – не от того, что он старался удержать ее, а от усилий удержаться самому.

Она нашарила ручку двери, повернула… Дверь открылась, они едва не упали и расцепились.

С нее будто заживо содрали кожу. Агония. Руна причиняла сильную боль. Эмма ухватилась за дверь, боясь не устоять на ногах. Джулиан хватал ртом воздух, ей казалось, что она слышит, как колотится его сердце. Хотя, возможно, этот грохот в ушах был стуком ее собственного сердца.

– Эмма, я…

– Почему?! Почему из-за парабатайской связи происходит что-то настолько ужасное? Она ведь должна нести добро! Может, Королева права, и эта связь – зло?

– Не… не доверяй Королеве, – с трудом выдохнул Джулиан. Его глаза залило чернотой, осталась только узкая синяя каемка.

Сердце Эммы взрывалось, гибло темной звездой неутоленного желания.

– Я и сам уже не знаю, кому верить. В самой глубине парабатайской руны есть изъян, яд, тьма, равная ее свету – вот что сказала тогда Королева.

– Но она…

Дело не только в ней… я должна ему сказать… Слова Дианы из Туле́ о парабатаях… Но Эмма молчала. Он сейчас не в том состоянии, чтобы услышать это. К тому же они оба знали, что им делать.