Королевишны #3колбаски

Не понимаю, почему Астрид всё только восторгается и ни капельки не боится. Она, правда, всего лишь идёт на концерт своего «Индокитая», а не объявлять толпе, что Клаус фон Штрудель её отец или что генерал Шегуб – душегуб. Хакима и Солнце больше молчат, как и я. До полудня делать нечего – только шататься по улицам.

– Пойдёмте лучше на парад смотреть.

Парад нам быстро надоедает: мы ничего не понимаем, а гипнотический марш солдат действует на нервы. Солнце, напротив, всё понимает, и по горьким складкам вокруг рта можно догадаться, что он предпочёл бы опять оказаться под грозой между Монтаржи и Фонтенбло, только бы не видеть, как его бывшие коллеги делают то, чего он никогда уже не сможет.

– Гляди, Мирей, лошади! Как здорово украшены…

Отдельные люди нас всё-таки узнают и делают селфи на нашем фоне. Одна группа телевизионщиков случайно натыкается на нас и спрашивает о впечатлениях от парада. Мы отдаём им Астрид, потому что она говорит ровно то, чего им хочется: великолепно, монументально, особенно под этим ярким солнцем… О! Самолёты! И сине-бело-красный хвост за ними! Вот это да! Журналисты улыбаются.

Час близится. Главный вопрос: принимать или нет предложения всех этих парикмахеров и стилистов, которые хотят нас преобразить? Моё колбасное «я» кричит, что нет – мы должны идти туда какие есть, как в Клюни, в длинных платьях, безо всяких причёсок, со всеми нашими торчащими складками и не маскируя прыщей. Симона де Гуж права: это позор, что нас хотят переделать в принцесс.

Да, конечно… Но есть Клаус, там будет Клаус, которому я скажу: «Я твоя дочь». Такой повод извиняет некоторые преображения, нет? Хотя, разумеется, в глубине, в самой глубине души я бы, конечно, хотела, чтобы можно было пойти туда как есть и все бы восклицали: «Ах, прямо принцесса, да, именно такая, она же ничего не делала нарочно, это её естественная, феминистическая красота». Что и говорить, это был бы лучший вариант!

– Гляди, Мирей, обалдеть, они так ровно держат ритм! Наверное, тяжело такому научиться.

Ботинки солдат взлетают с идеальной синхронностью, и ноги скрещиваются ровно, как нити в ткацком станке: клак, клак, клак. Солнцу уже никогда не стать частью этого станка, у него остались лишь руки, чтобы хлопать, но он не хлопает, а пристально смотрит на вертолёты телевидения.

– Не так уж это и трудно, Астрид. Мы вон всю неделю держали ритм.

– Да, но всё-таки не до такой степени… Смотри, это кто такие?

– Студенты Высшей политехнической школы, – бормочет Солнце.

У них тёмно-синие мундиры. Чем-то напоминает форму Габа. Все они светятся от гордости, старательно сдерживают улыбки. Овации продолжаются. Дама рядом с нами говорит подруге, что её племянница Леопольдина учится в Политехе и надеется тоже попасть на парад в выпускном году.

– Ну что, валим? – предлагает Солнце.

И мы уходим. Большинство улиц перекрыто; за заграждениями отряды безопасности, будто огромные насекомые в клетках, следят, не замышляем ли мы теракт. Час или два мы слоняемся без дела между домами-кораблями, натыкаемся на скверы и тёмно-зелёные тумбы-фонтанчики, пьём ледяную сладковатую воду. Даже Астрид под конец затыкается, предварительно обозвав нас занудами – как-никак мы в Париже, и нужно этим пользоваться, а не ходить с лицом покойника.

– Ты что, не волнуешься, что ли? – спрашивает её Хакима. – Ты же увидишь «Индокитай» живьём!

– Да, конечно, я волнуюсь… Но ещё я… как сказать… Знаешь, как молоко для капучино, которое взбили. Суперволнуюсь, но сама вся лёгкая-лёгкая и будто из пузырьков. Понимаешь?

Мадемуазель Молоко-для-капучино в итоге первая идёт переодеваться в общественный туалет. А общественные туалеты в Париже – это не дырка в полу с конической инсталляцией из дерьма, символ отдыха в глубинке. Тут, как только ты выходишь, кабинка автоматически моется сверху донизу струёй воды. Но, поскольку мы были не в курсе, Астрид оставила наши платья в кабинке. Так что теперь они мокрые и пахнут хлоркой.

Следующие полчаса мы отжимаем их под сушилкой для рук.

– Ты прям точно-преточно уверена, что не хочешь звонить тому парню, который обещал бесплатно дать нам платья, а, Мирей?

– Точно.

Мы переодеваемся. Вид у нас такой же идиотский, как и в Клюни, платья ещё и жёваные, зато мы загорели и – да-да – немного похудели. «Молодёжная диета» наверняка об этом напишет.

Пока Солнце переодевается, а Хакима ему помогает («Кадер, я могу помочь, вдруг у Хакимы не хватит сил». – «Нет, спасибо, Мирей» – и улыбка), мы делаем друг другу макияж и причёсываемся под сводами арок у какого-то шикарного отеля, так что портье косится на нас с видимым отвращением.

Его можно понять. Астрид накрасила меня «совсем чуть-чуть, вот увидишь», и в итоге получился клоун из бродячего цирка. Хакима вбила себе в голову, что ей нужен шиньон, хотя её волосы наотрез отказываются шиньониться.

Наконец появляется Солнце в костюме с пустыми штанинами, Хакима толкает его коляску, и мы все очень медленно направляемся к Елисейскому дворцу.

Если совсем честно, я понятия не имею, что мы там забыли.

Но мы уже здесь.