Королевская аллея

— Хорошо, что вы столь понятливы. Итак: вы не придете на его выступление.

— Нет. Кушать. Немецкое.

— И вы сделаетесь невидимыми. Или съедете. Либо одно, либо другое, мне все равно. Вы поняли?

— С Клаусом говорите. Родители в Мербуше очень шумные. И — бегство оттуда.

Эрика Манн допила бокал и отказалась от безнадежной затеи. Она поднялась на ноги.

— На мои плечи взвалено всё. Я должна еще сократить текст, который он будет читать на вечере. Вчера в Кёльне мы несколько переборщили со временем. Мы еще должны написать письмо в Шиллеровское общество^{231}. И — настойчивое напоминание относительно выплат тантьем за роман «Будденброки», из Советского Союза. «Государственное литературы», или как там обозвало себя тамошнее издательство^{232}, хочет платить в рублях, а не во франках. Но об этом даже речи не может быть. Коммунизм, может, и победит империализм — но не меня. Я должна также продумать порядок размещения за столом, для завтрашнего обеда. Отец не любит сидеть рядом с философами и учеными, но ценит — особенно после обременительных церемоний — возможность вступить в легкую, окрыляющую беседу. То есть здешнего бургомистра с его, скорее всего, коммунальными темами, тоже надо бы посадить подальше от отца. Альберт Эйнштейн, Герман Гессе, Чарльз Чаплин — это, конечно, идеальные собеседники для светской болтовни, но их, к сожалению, не будет. Итак, как вы видите, у меня сплошные заботы: я взвалила на себя кучу обязательств, чтобы эта творческая поездка, одна из последних — а у нас, увы, имеются основания считать ее таковой, — прошла без никому не нужных волнений и сложностей. Мама едва ли способна мне помочь. Она чувствует себя хорошо, где бы ее ни посадили. Другое дело отец. Он нуждается в заботе. Моей. Клаус Хойзер не может, по прошествии почти тридцати лет, просто внезапно сесть за стол напротив него или рядом с ним… Вы же понимаете.

Анвар никак не отреагировал.

— О чем бы они стали говорить? О своей любви? Или — молчать о ней? На глазах у всех? — Она поднялась еще раньше, но только теперь, наконец, рука ее тоже отделилась от кресла. — Молодой человек, я рассчитываю на вас и на вашего друга. Вы не станете преследовать Томаса Манна. Он уже стар. Он нуждается в том, чтобы его всячески щадили. Затворенное в его сердце должно и дальше оставаться непотревоженным. Вы понимаете, что имеет в виду его озабоченная хранительница… Я постараюсь найти для вас другое удобное пристанище. Может, даже с видом на Рейн.

Анвар кивнул.

— Выпроваживать Клауса… Вы даже не представляете, как это тяжело… (Тем не менее, она явно чувствовала облегчение.) Ведь он тоже не безразличен мне.

Эрика Манн протянула Анвару руку:

— До свидания. В Цюрихе.

После чего повернулась и пошла прочь.

Шла она суверенно: будто весь вестибюль был декорацией для ее бенефиса.

No brown after six[53]. Клаус соблюдал это правило и сменил коричневые ботинки с сердечками на черные. В лифте какая-то дама не стала ждать, пока он предоставит ей возможность выйти первой, а сама протиснулась мимо него.