Королевская аллея

Супруга писателя одета в темно-синее: ее костюм состоит из юбки до икр и жакета с белой выпушкой. Со всем этим превосходно сочетается длинная нить роскошного жемчуга, на груди своенравно завязанная узлом. Седые волосы зачесаны назад. По контрасту с отяжелевшими ногами, которые за семьдесят лет исходили немало дорог, лицо, несмотря на сеточку морщин, выглядит молодым и лукавым. Губы отнюдь не кажутся язвительно поджатыми, они скорее приготовились немедленно прокомментировать услышанное. Черные сияющие глаза оценивают предполуденную диспозицию. Незаметным движением руки госпожа Манн поправляет клапан на кармане мужнего пиджака… — Тут советница Цоллич задумалась о том, что в домашнем шифоньере у этой княгини поэтического искусства

(действительно заслужившей такое титулование), наверное, до сих пор хранится старомодная норковая шуба, в которой госпожа Катя Манн когда-то гуляла с мужем по морозному Берлину двадцатых годов. А на чердаке, может быть, осталась элегантная соломенная шляпка с вуалью, сквозь которую молодая жена писателя — еще до покушения в Сараево! — наблюдала за летним мельтешением отдыхающих на пляже венецианского Лидо. Она ли это, Катя Манн, сейчас заглянувшая в свою сумочку, несколько исторических эпох назад и в совсем другом мире из-за легочной болезни проходила многомесячный курс лечения в швейцарском высокогорном санатории, чтобы в этом горном мирке, став невольным лазутчиком для одного художественного проекта, изучать сферу Волшебной горы? Обязан ли ей супруг половиной своих литературных достижений, или лишь четвертью? — трудно определить; в любом случае, она — это прочный фундамент, на котором зиждутся его жизнь и творчество. Пренебречь Катей Манн не позволит себе ни один человек, даже если он ничего не добивается от этого семейства, не имеет никаких планов, связанных с текстами Манна: она — самостоятельная величина и затаившаяся на заднем плане сила, которая порой кажется тихой и дружелюбной, но никогда не бывает бесформенной; ее легко представить себе, например, в момент срезания роз — в грубых башмаках, с острыми ножницами в руке…

Пока обер-бургомистр Гоккелн протискивается вперед, Катя Манн успевает обменяться какими-то словами с супругом, чье лицо совершенно скрыто зеркальными отблесками очков. Он снимает шляпу, и теперь видна родинка под левым глазом. Скорее вздрогнувшим уголком рта, нежели кивком головы Томас Манн благодарит стоящую справа дочь, которая освободила его от кожаной папки. Там наверняка хранится самое ценное: рукопись, книга, отрывок из которой он собирался прочитать в Шумановском зале. Феликс Круль,

новейшее произведение почти восьмидесятилетнего писателя: плутовской роман, побивший все рекорды продаж. Но разве еще гораздо раньше, когда вышло удешевленное издание «Будденброков», его не развозили из лейпцигской типографии на десятках грузовиков, по всем книжным магазинам страны? Очевидно, наряду с прочими державами, эта книга тоже еще продолжает существовать — как крепость с красивыми внутренними дворами…

Дочь писателя внушает смутное ощущение беспокойства.

Так сразу и не скажешь, почему. Папку отца она держит под мышкой с такой уверенностью, будто это ее собственность. Следовало ли устроителям встречи оплатить проживание в отеле и для нее? Похоже, она ощущает себя равной по рангу родителям. Эрика Манн одета в брючный костюм, доходящий лишь до прикрытых шелковыми чулками лодыжек. Такой рискованный женский наряд, пожалуй, можно увидеть в дюссельдорфском модном салоне, но уж никак не на улице. Темные волосы — как у матери, но более волнистые — зачесаны назад. Форма головы напоминает отцовскую, и рот как у него, но все черты лица, конечно, — более филигранные, хрупкие; и кольца на нервных пальцах; вот она берет отца под руку — наверное, чтобы поддержать… Младшая госпожа Манн улыбнулась всем, будто сквозь прорези маски; она, наверное, заставляет себя казаться дружелюбной, но губы все равно выдают неприязнь к чествованиям или таким вот приемам, на которых ей приходилось присутствовать уже десятки раз.

Обер-бургомистр Гоккелн шагнул вперед, откашлялся. Кого, собственно, он будет сейчас приветствовать? Уместно ли считать Томаса Манна с супругой его соотечественниками? После того, как обоих лишили гражданства в недоброй памяти старые времена, они на несколько лет сделались чешскими гражданами. Потом, после многолетнего пребывания в США, — возможно, американцами. Может, теперь, поселившись в Швейцарии, они ощущают себя швейцарцами? Опытный глава городской администрации на секунду растерялся. Пожилой писатель, к которому он собирается обратиться с рутинным приветствием, однажды в другом конце мира, на пристани, безапелляционно заявил: Где нахожусь я, там и есть Германия^{108}. То есть он, обер-губернатор, должен поприветствовать собственное отечество? Такое кого хочешь выбьет из колеи.