Королевская канарейка (СИ)

— Я хочу тебя. Пожалуйста, иди ко мне, — чувствуя себя неловкой крестьянкой, пытающейся соблазнить принца, и предвидя закономерный исход, то есть смех и отказ с шуточками.

Удивилась, когда он весь напрягся, и, зажавшись и отведя глаза, начал увещевать, по ощущению, больше даже себя, чем меня:

— Блодьювидд, ну куда тебе ещё, и так вон запястья почти прозрачными стали.

Лёжа на спине, вытащила руки из-под одеяла и рассмотрела запястья: да, тоненькие. Приподняла одеяло и всмотрелась дальше: живот стал не то чтобы впалым, но плюшка на нём уменьшилась до микроскопических размеров и начала умилять даже меня. Своей маленькостью.

Но! Мне есть куда стремиться! Ноги в верхней части — вполне хороший запасец на трудные времена. Пощупав их, фальшиво озабоченным голосом сказала:

— До истощения мне далеко, — и, сделав голос соблазняющим, как мне показалось, до анекдотичности, с придыханием добавила, — когда хожу, чувствую, как ляжки трутся друг об друга.

Бросила взгляд искоса, чтобы понять, задалась ли шутка, и ожидая, что он засмеётся. И снова удивилась: глаза с огромными, чёрными в свете костра зрачками, губы полуоткрыты и ни тени смеха. Грудь вздымается от тяжёлого дыхания. С трудом сглотнув, прошептал укоряюще:

— Зачем ты так?

Не выдержала и поддразнила:

— Что, принц, нравятся женственные ляхи?

И всё ещё ждала, что он наконец расслабится и начнёт шутить, а не бросится зверем, потерявшим разум, рычащим от похоти, сдирающим одежду, жадным и безжалостным. Пыталась упереться в грудь — Леголас не замечал сопротивления. Когда он навалился, ощутила ветки под спиной и всяческое неудобство; вцепилась когтями, но он не почувствовал и с животными стонами начал проламываться грубыми сильными толчками в не слишком готовое, сонное лоно. Протестующе, жалобно вскрикнула, пытаясь вывернуться:

— Жёстко! Не надо так!

Он совсем не понимал, и у него было такое лицо, будто он бутылку коньяка в одиночку выпил, и на него подействовало. Невидящие глаза, тяжёлое стонущее дыхание. Подхватил руками под зад, прижимая всем весом, не давая выворачиваться, жадно оглаживая ноги, и я чувствовала теплой кожей металлический холод его наручей, и, спустя секунду, как одну ногу он поднимает повыше, на уровень своей талии, придерживая за ту самую злосчастную ляжку, и уже безо всякого сопротивления начинает безумные толчки, шепча:

— Жёстко! Жёстко!

Согревшись его пламенем, я перестала чувствовать жёсткую землю; а жёсткое кое-что доставляло необыкновенное удовольствие. Не говоря уже о лестности сознания, что мои неловкие провокации действуют так феерично)

Как он стонал! Всекался в тело, как будто хотел войти весь, и трясло его так, как будто кончал всем телом. Лежал после этого, довольно долго, как мёртвый, всей тяжестью на мне. Когда пошевелилась, он умоляюще вздохнул:

— Нет-нет, не надо, я ещё не всё, — и ахнул, когда последние судороги сжали низ его живота.

Слегка отойдя и ожив, принц, покрывая беспорядочными ласками, шептал:

— Сладкая, ты не можешь сердиться, ты же сама, сама… я не в силах был воспротивиться… боги, как ты пахнешь, — и, гладя ляжки, со смешком, — очень женственные, сама нежность… ты когда про это спросила, у меня просто планку сорвало. Ты сердишься?

Поколебавшись, отвергла желание вздыхать и закатывать глаза, изображая невинную жертву насилия: виноватый вид принца был приятен и забавен, но ему, наверное, всё это таким не казалось.

Тело чувствовало себя очень празднично, и радость вскипала шампанским в крови. Хотелось глупо смеяться и кричать от счастья, и я только засмеялась в ответ, целуя его.

* * *

— Богиня, светает. Если ты хочешь успеть на завтрак, надо спешить.

— А ты?

— А меня и лембасы устраивают. И твоё общество, без никого. Может, не поедем?

С надеждой так спросил. И меня тут же начали устраивать сухари.

* * *

Уже никуда не спеша, радуясь миру, как будто раскрасившемуся цветными карандашами, и своей свободе в этом мире — воскресной, каникулярной, вдруг почувствованной, полоскалась в воде, распугивая пронзительно голубых стрекозок, толкущихся в воздухе. Иногда поглядывала на Леголаса, потихоньку собиравшего имущество и засёдлывавшего лошадку. Да, возлюбленный мой и правда по-кошачьи не любит воду. И любит человеческих женщин… Бродила по берегу голышом, обсыхая и радуясь, что мелкий, плотно убитый водой песочек совершенно не липнет к ногам. И думала, каким это место будет в конце октября, в ненастье, когда тёмные волны будут выбрасывать на берег обломки веток и камышей, и всё будет другим — и таким же прекрасным, потому что я смогу приехать сюда с Ним, и буду всё так же счастлива. Эльф любит всю человеческую жизнь.

Молча потянулась к нему, позволив подхватить себя, и притихла. Не спрашивала, куда мы едем — не всё ли равно? Конь глухо постукивал копытами по зарастающей, покрытой шелковистой серой пылью дороге между цветущими, кипенно-белыми ромашковыми лугами, и слышалось сухое трещание кузнечиков да скандальное чириканье крохотных пташек, гнездившихся в траве.

— У тебя были человеческие женщины?

Немного смутилась, спрашивая, но он просто ответил: