Королевская канарейка (СИ)

Глядела задумчиво, как он складывает крохотный костерок из душистых палочек, как читает речитативом на староэльфийском, и как кудрявый дымок вытягивается в окно — и полегчало. Вроде как всё, что могла, сделала. Можно раздеться, помыться, поесть… о прочем не думала: то, что вчера произошло в храме, скорее оглушило, а не вызвало взрыв чувственности.

Ланэйр смотрел на меня — и выглядел смущённым. Взяла эту невозможно красивую, дрогнувшую от прикосновения руку — шероховатые ремни на запястьях подчёркивали нежность кожи; никогда у людей таких рук не видела.

Врачи, артисты, музыканты — да, у них бывали прекрасные руки, но, если так можно выразиться, в выражении кисти всегда что-то неприятное ощущалось. В основном самообожание, если действительно успешный хирург или музыкант. А иногда и похуже чего. По рукам человека видно.

И руки эльфов от человеческих отличаются так же, как человеческие от обезьяньих. Мельком глянула на свои и отвела взгляд, резко вздохнув: да, кисти маленькие, но совершенно неблагородной формы. Как я всё-таки могу казаться ему прекрасной? И — ох! — доведу я его до цугундера!

А может, и обойдётся; Ланэйр свою силу знает и один раз уже спокойно из Эрин Ласгалена уехал, а владыка Трандуил договороспособен. Утрясётся.

Сидели, ужинали… ну как, я ела, а князь мой, против обыкновения, пил. Один бокал сидра, второй… удивилась.

Странно всё-таки — смущён и ведёт себя, как девушка: в глаза не смотрит, краснеет… будто, как невесту из себя изобразил, так из образа и не вышел.

Когда поздравляли — вполне так самодовольно улыбался и перья пушил, а как я посмотрю, так сама трепетность становится. Я простой человек и спросила просто.

Он умолк и довольно долго молчал. Хмурился, вздыхал, ещё один бокал выпил и наконец высказался:

— Мне кажется, что ты согласилась всё-таки не совсем добровольно… давление обстоятельств… и что мне отвечает только тело, не душа, — посмотрел в глаза, дрожаще вздохнул и быстро закончил: — Но я не могу отказаться. Прости.

И потянул в сторону ложа, всё горячее шепча:

— Я сражался за тебя на священном поединке и ты выбрала меня консортом, так не будь жестока… и не бойся, ты всё время как будто боишься меня… Я не сделаю больно, — он дышал хмелем и цветами, и руки у него дрожали, и каким наслаждением было наконец отпустить себя, перестать думать, забыться!

Я боялась не его, а за него, да смысл был об этом говорить?

— Я тогда в Эрин Ласгалене ночь не спал: всё почему-то казалось, что ты придёшь и поцелуешь… Безумная надежда кружила голову, я почти поверил…

Вздохнула и рассказала всё, как было. И что мелькала мысль пойти к нему. И что в бассейне том еле удержалась, и что потом вспоминала.

— Скажи, и альбом смотрела? — он, запустив пальцы в волосы, медленно поворачивал мою голову, всматриваясь в лицо.

Чувствуя, что удушливо краснею, призналась, что да.

Он шепнул:

— Понравилось?

Попыталась отвернуться, но он удерживал. Тихо засмеялся:

— Понравилось, — и тут же стал серьёзен: — Я в тот день, у фонтана, думал, что в последний раз тебя вижу… опустился до того, что ленту у тебя украл… вот, — в руке у него оказалась белая лента, помятая и поблекшая.

Смутилась:

— Если бы ты попросил, я бы отдала… — сама я тогда ровно ничего не заметила.

Он криво, бледно улыбнулся:

— Зная, что я буду осквернять твой подарок слезами и слизью? — посмотрел почти зло и с силой продолжил: — Никогда не любил, за все годы ни разу, и думал, что высокое чувство подавляет желания плоти.

Помолчал, усмехнулся:

— Про Тингола с Мелиан, образец высокой любви, пели, что они-де три года друг на друга насмотреться не могли, и только. Исходя из своих ощущений, думаю — врали.

Посмотрел внимательно — и вдруг как-то потух и спрятал ленту на груди:

— Она пахла тобой, и я вдыхал запах, представляя, что ты со мной, и что сама… не потому, что я прикосновениями заставил тебя опьянеть от желания, как вчера, — он говорил сбивчиво, уже не пытаясь подтолкнуть к ложу, — думал, что смогу так, что желание, опаляющее меня изнутри, позволит и дальше… но нет, не могу, — он обессиленно отодвинулся и бесцветно закончил: — Позволь, я провожу тебя в гнездо. Его восстановили, и ты сможешь отдохнуть. Ты устала, опечалена…

Очень впечатлённая сменой настроений князя, осторожненько спросила:

— Ты прогоняешь меня?

Он всё так же, похоже, раздираем был какими-то внутренними противоречиями. Хотел что-то сказать, смолчал, потом снова вдохнул и снова смолчал. Наконец кратко ответил:

— Нет, — и нехотя признался: — Чувствую себя, как мальчишка с первой женщиной.

Стало любопытно, насколько он помнит первую женщину да как это было, но я бы, конечно, ни в каких обстоятельствах не посмела спросить. Не говоря уж о здесь и сейчас. Постаралась скрыть улыбку:

— То есть можно остаться?

— Если ты останешься, я… не… не могу быть уверенным в своей сдержанности, и не хочу чтобы тебе… — князь-то действительно мялся, как юноша.

Сделала шаг к ложу. Он так и остался стоять, где стоял. Притянула к себе за руку:

— Что ты представлял себе? Как это было? — и довольно ловко расстегнула верхнюю застёжку на его кафтане.