Королевская канарейка (СИ)

127. Росток мэллорна

Следующие несколько дней помню урывками. Мир был чарующ, но я не могла удерживать на нём внимание долго, да и видела… разное. В голове была муть, хотелось лечь и лежать, и на олене я была не ездок совершенно — всё время меня везли, и я даже не очень-то чувствовала смену сопровождающих. Только Трандуила отличала, его тепло и силу, от них сознание немного прояснялось.

По вечерам меня кантовали сразу в палатку, и поили тягучими отварами, от них становилось лучше. То есть плохо в смысле больно и не было, просто от горячего, сладкого до приторности питья мир становился вещественнее. И всё же — это было вовсе не так, как в Рамалоки, когда дух хотел покинуть тело. Я точно чувствовала, что сижу в мире реального плотно, как репка, никуда не собираюсь, и спокойно ждала, когда закончится волшебная сонливость, нашедшая после знакомства с миром фей.

Очарованность прошла внезапно, но чувства возвращались не одновременно — открыв глаза, всматривалась в дубы, которые заметал снег, в сухие былинки, гнущиеся под ветром, и видела так хорошо, как никогда. Не то чтобы раньше видела плохо, но знала, что близорука, что зрение у меня так себе. Не огорчалась: казалось, что в мире, где жила, я вижу достаточно, и больше видеть не хотела. Не было уверенности, что порадуюсь увиденному. А потом и вовсе об этом вспоминала только в контексте анекдотика про даму, купившую наконец слуховой прибор и понявшую, что в тишине жилось лучше.

Не то сейчас: созерцание шершавинок на коре, чётко различимые гривки дикого ячменя, переходы света-тени и оттенки серых низких — и таких прекрасных! — небес Эрин Ласгалена вызвали острый приступ счастья.

Шорох позёмки, свист ветра в ветвях; снежинка, упавшая на ресницы — и сказочно прекрасным ощутила присутствие аранена, почувствовав его лёгкое дыхание, крепость его рук, гладкость ткани его дублета… Смущённо повозилась — его и моя телесность тоже стали внятными до безобразия.

И тут же рядом громыхнуло:

— Слава Эру, ты очнулась сразу, как въехали в пущу. Вот только через межевую речку перебрались — и сразу! — голос владыки был неприлично весёлым и праздничным. Недоуменно вздохнула, и он сочувственно хмыкнул: — Что, всё слишком, Блодьювидд? Это ничего, это пройдёт… Счастливый день сегодня! Праздник возвращения в Пущу вместе с тобой! Пойдём посмотрим — разведчики нашли побег мэллорна!

Восхищаясь всем, что видела, с таким же восхищением посмотрела на былинку, которую сама бы и не углядела, и для меня она была не лучше и не хуже прочих — и выслушала прочувствованную речь про наступление Золотого Века, про разрастание пущи и про благосклонность небес к народу сидхе.

И да, для народа сидхе эта былинка кое-что значила: впервые видела, чтобы у высокородных глупели лица от счастья, и не верила свои глазам — Трандуил вытер счастливую слезу, и даже у него было глупое, почти человеческое выражение лица. Потрясло.

Дальнейший путь был тих и торжественен, они как будто не хотели расплескать навалившееся счастье, и только под вечер послышались разговоры и смех — счастливый, беззаботный.

Вечером высокородные веселились не хуже цыган: костры, выпивка, откуда-то взялись музыкальные инструменты; обычно сдержанный владыка первым плясать пошёл. Я хотела было отсидеться, стесняясь своего неловкого человеческого тела рядом с музыкальными и грациозными сидами, но владыка уподобился одному моему начальнику: тот на корпоративе плясал вокруг нетанцующего сотрудника, пока тот не становился танцующим.

Так они искренне радовались, что их веселье било в голову лучше столетних медов — и я не успела опомниться, как уже притопывала и прыгала в веселящейся толпе, и начинающаяся метель танцевала вместе с нами. Бесы, бесы — но какие прекрасные…

Казалось мне, что сквозь музыку, треск пламени и шум ветра слышу отголоски гневного медвежьего рёва — но на это никто внимания не обращал.

* * *

Проснулась от весёлого голоса аранена — и от того, что он шутливо тянет за ступню:

— Жаль будить тебя, сердце моё, но пора… — говорил немного виновато, и голубая океанская волна вздулась под сердцем от того, что он близко был.

Сама от себя не ожидая, хрипло спросила:

— Ты носишь моё кольцо? — с утра легче быть глупой и не стесняться.

Он затих. Забеспокоилась и, привстав, посмотрела — он как-то бледно улыбался, потеряв веселье.

Забеспокоилась ещё больше:

— Если ты потерял, это ничего, — он окостенело молчал.

Не знала, что спросить, резко поплохело, до обморока почти, и я молчала и потерянно собиралась. Руки тряслись.

Уже когда собралась и вышла на поляну, он как будто через силу сказал:

— Майская королева, ты подобна бабочке, и твоё сердце переменчиво… но если ты не любишь меня больше, оставь кольцо на память, не забирай.

Удивившись, бросилась, обняла, зарылась лицом в волосы, утонув в родном запахе:

— Люблю, люблю… я… я тоже сомневалась. Я просто и людей не понимала часто, как же можно понять душу сида…

Почувствовала, как глухо заколотилось его сердце — и он тут же почти грубо отодвинул от себя, с трудом переводя дух: