Королевская кровь-11. Чужие боги

И он, и Старов знали, что рано или поздно он сможет снять ошейник. И обойти договор. Если захочет.

— Все-таки ты окончательно сошел с ума, — с сожалением сказал Алмаз перед традиционной вечерней партией в шахматы.

Черныш и не ждал, что заклятый друг откажется сыграть с ним — что такое какая-то попытка убрать Бермонта по сравнению с тем, что они значили друг для друга. Даже Ли Сой был чуть моложе — и только они с Алмазом помнили мир таким, каким он был почти два века назад. Когда из двух веков в сумме больше сотни лет работаешь вместе, враждуешь и дружишь, открываешь мир и разочаровываешься в нем, успеваешь побыть и альтруистом, и мизантропом, поспорить до драк и напиться до чертиков, иногда влюбляться в одних женщин и даже жениться по очереди на одной из них, невозможно не понимать друг друга.

— Ты прекрасно знаешь, что мой разум устойчив как никогда, — откликнулся Черныш, соединив пальцы рук и оглядывая шахматную доску. — Просто держишься за смешные принципы человеколюбия, хотя уж должен понимать, что люди того не стоят. Милосердие делает тебя слабым, Алмазушко.

— Нет, Данзан, — усмехнулся Алмаз, — оно делает меня сильным. Не позволяет погрязнуть в тьме безо всяких границ. Я приближался к ней, разочаровавшись в людях, но мои ученики заставили меня вновь полюбить людей. А на что опираешься ты?

— На цель, — немедленно ответил Черныш. — Сделать человека всемогущим и бессмертным.

— Но мы и так бессмертны, Данзан. Нам дано знать, что души уходят на перерождение.

— Я неохотно верю в то, что не могу доказать, — покачал головой Черныш. — Знаешь ли ты хоть один случай памяти о прошлой жизни, Алмаз? Можешь гарантировать, что это не божественная придумка для спасения человечества от осознания бессмысленности бытия и получения от нас молитв и жертв? Но даже если так… пусть мы перерождаемся. Я все же склоняюсь к тому, что это правда. Но — теряя весь опыт. Возрождаясь с другими умениями, в других телах. Я хочу убрать божественную рулетку из этого уравнения. Уничтожить петлю обесценивания прошлого опыта. Я хочу долго жить, Алмаз. На сколько еще хватит нашего резерва, ты не думал? Тебя не страшит, что наш путь конечен и вечно мы его продлевать не сможем?

— А если весь смысл в опыте душевном, а не умственном?

Черныш отмахнулся.

— Не уходи в дебри философии, не люблю болтовни на темы зрелости души. Это недоказуемо. Я мечтаю о бессмертии физическом.

— Убивая по пути к нему? Ты не видишь парадокса?

— За все нужно платить, Алмаз. Я не жалею других. Но и себя тоже, или поспоришь? А раз ты заговорил о перерождении, не пойму твоей жалостливости. Убрал бы я Бермонта, так он бы вернулся после перерождения. Я ведь разрушил бы только физическую оболочку.

— Но за свою ты держишься и не хочешь ее разрушать, — заметил Алмаз.

— И уже объяснил, почему. Ты просто не можешь простить, что у меня хватает духу делать для мира грязную работу. А у тебя нет. — Черныш поднял глаза к потолку — чтобы еще раз убедиться, что просевшие стихии не восстанавливаются. — Ты предпочитаешь сдохнуть чистеньким. А я — жить, пусть чуть запачкавшись. Не думай, что мне доставляет удовольствие убивать мальчишек типа Бермонта.

— Этот мальчишка ведь надрал тебе задницу, Данзанушко, — усмехнулся Алмаз.

— Глупость, — буркнул Черныш, — я бы его размазал, если бы у меня была еще пара секунд. Но я рад, что все решилось без моего участия, с чем бы последнее ослабевание стихийного фона ни было связано. Хотя понятно с чем. Надеюсь, Жрец вернется раньше, чем стихии иссякнут окончательно и мы с тобой, Алмаз, станем двумя кусками разумного быстро стареющего мяса. Как думаешь, насколько хватит нашего резерва и стихийных накопителей в отсутствие самих стихий? Сколько мы проживем? Десять лет? Двадцать? Или сразу рассыпемся в прах?

— Свидерский ставил на себе эксперимент, но он осознанно откачивал резерв, — проговорил Алмаз.

— А если принять за точку отсчета гипотезу, что наши тела — это биологические стихийные накопители, и сохранят в себе часть стихийных потоков даже после смерти самих стихий, то надежда есть…

Старов продолжал смотреть на него с раздражающим сожалением.

— Ты в любом случае не проживешь долго. Тебе отрубят голову в Бермонте, — напомнил он.

— Не смеши, — отмахнулся Черныш. — В конце концов, ты меня вызволишь и спрячешь, еще и сам откусишь Бермонту за меня голову. Слишком сентиментален, Алмаз, даже не спорь, этим мы и отличаемся. Я бы ради тебя и пальцем не пошевелил.

— Раньше бы пошевелил, — Старов не стал спорить.

— Раньше я слишком был подвержен эмоциям. А сейчас я знаю, что ты всегда найдешь выход, так зачем мне тратить время? И я всегда найду. Не один так другой.

— В случае с убийствами правителей другого выхода ты не нашел.

Шахматы стояли на столе нетронутыми.

— Потому что есть только один? — пожал плечами Данзан Оюнович.