Королевская кровь. Медвежье солнце. Темное наследие

– Ну нет, – заявила капитан, – я хочу есть и хочу прикоснуться к прекрасному. А поплавать можно и вечером. Вы как себя чувствуете, Игорь Иванович? – неожиданно спросила напарница. – Все еще плохо? На вас лица нет. Давайте я опять вас полечу?

– Полечили уже до обморока, – ответил он грубовато. – Не переживайте, капитан, я в порядке. Обед вас ждет, а потом, так уж и быть, в музей.

Царский музей Терлассы занимал огромное пространство. Он был окружен садами, тенистыми, прохладными, с забавными скульптурами из цветов, повторяющими экспонаты выставки, с кучей детишек, носящихся по аллеям, и прогуливающимися семейными парами. И массой туристов – куда же без них. Сам музей был так же светел, как дворец, но от солнца картины и скульптуры берегли, не допуская прямых солнечных лучей. Неутомимая Люджина обошла все, что могла, и так искренне восхищалась, с таким восторгом замирала перед очередным шедевром, что наблюдать за ней, несмотря на ноющее сердце и возвращающуюся волнами тоску, было одно удовольствие. Игорь отстал от нее на десяток шагов. Выставку он рассматривал невнимательно: любителем искусства Стрелковский никогда не был, и несколько потраченных часов были не самым полезным времяпрепровождением. Но раз обещал, надо потерпеть.

Дробжек задержалась в зале скульптур, посвященных шести богам, а он прошел дальше. Остановился, глядя на большое полотно – чуть ли не на четверть стены, – и, чувствуя, как опять бешено стучит в груди, попятился и сел на заботливо приготовленные для посетителей диванчики посреди зала.

На картине были две женщины. Такие разные и божественно прекрасные. Его белоснежная, сияющая Ирина и черноволосая царица Иппоталия в похожих праздничных серенитских нарядах – с обнаженной левой грудью, – в коронах, легко улыбающиеся и величественные. Художник запечатлел их стоящими на какой-то трибуне, похожей на ложу спортивного стадиона. «Ее величество госпожа морская Иппоталия и ее величество госпожа огненная Ирина-Иоанна приветствуют чемпионов на шестидесятых юбилейных конных играх», – гласила большая табличка под картиной.

Игорь смотрел и насмотреться не мог. Плечи, такая знакомая грудь, руки, линия талии, тонкая шея – все, как он помнил.

В глазах чернело от этой памяти, и хотелось остаться тут навечно.

– Шеф? – удивленно проговорила Люджина, останавливаясь рядом. Он посмотрел на нее мутным взглядом, снова повернул голову к картине. И Дробжек тоже посмотрела туда. И, кажется, затаила дыхание и даже чуть сгорбилась. Приблизилась, загораживая картину, снова заставляя его взглянуть на себя.

– Тут заканчивается экспозиция, – спокойно сообщила она, – пойдемте домой, Игорь Иванович?

Полковник кивнул, но не тронулся с места.

– Вы идите, Люджина, – проговорил он, удивляясь, как смог открыть рот. – Я потом сам доберусь.

– Я останусь с вами, – решительно сказала капитан, намереваясь сесть рядом.

– Идите! – рявкнул он так, что на них стали оглядываться.

– Командир, – голос у Дробжек был ровный, будто она и не слышала, – вы ведете себя неадекватно. Я не могу вас оставить.

Игорь вздохнул, сжал зубы. Он и сам все понимал.

– Люджина, – сказал он тихо, – прошу вас, оставьте меня сейчас. Прошу.

Она некоторое время смотрела на него, затем поднялась и ушла.

Стрелковский досидел до закрытия музея. Мимо пробегал народ, мелькали чьи-то спины, ровно гудели людские голоса, иногда картину закрывали экскурсионные группы, а он все равно смотрел – то ли на нее, то ли сквозь нее, и видел, и будто одновременно присутствовал и здесь, и далеко отсюда, то ли в прошлом, то ли за гранью жизни. И время не чувствовалось, сжимаясь в точку, и тело не ощущалось, и глаза уже не слезились, и голова была пустой. Ему казалось, что он совсем недавно сел на скамейку, – и вот к нему подошла смотрительница и мягко сообщила, что музей закрывается.

Он не помнил, как выходил оттуда – казалось, идет только тело, а он все еще сидит там, рядом с ней, – не помнил, как пешком прошел почти десять километров до моря. Не помнил, как намочил ботинки и брюки до колен, да и волосы были мокрые, будто лил себе на голову воду. Кажется, ему звонили, но он не брал трубку.

Обнаружил себя в каком-то баре уже пьяным, когда жуликоватого вида владелец со стуком поставил перед ним круглую бутылку с зеленоватым алкоголем и взметнувшимися округлыми зернами на дне.

– Попробуйте, – сказал бармен, – я всегда ее предлагаю тем, у кого такой взгляд, как у вас. Дорого, но деньги у вас, видимо, водятся, не обеднеете.

– Что это? – равнодушно спросил Игорь.

– Полынная горечь, – пояснил мужчина, – от нее легко в душе и приятно мозгу. Настойка на полыни и анисе. Абсент. Лечит хандру, заставляет совершать безумства. Лить?

– Мне все равно что, – сказал Игорь. Выпил, скривился – напиток оправдывал свое название, но после третьего бокала все тело вдруг отпустило, будто он находился в страшнейшем напряжении. А вот запах усилился – тот самый, изъедающий его второй день, – и голоса стали громче, и полковник поморщился, кинул деньги на стойку, захватил бутылку и, пошатываясь, ушел.