Королевское чудовище

Слезы Милы превратились в рыдания; она обхватила Файер и, зарывшись ладонями в ее волосы, всхлипнула:

— У меня кончились травы.

Файер ужаснулась:

— Ты могла бы попросить у меня или у любого из целителей.

— Я бы ни за что не решилась, миледи. Мне было так стыдно.

— Тогда нужно было сказать Арчеру!

— Он ведь из господ. Как я могла докучать ему своими проблемами? — Она задыхалась от рыданий. — Ох, миледи. Я сломала себе жизнь.

Файер с бешенством подумала о беззаботности Арчера — ведь наверняка вся история не доставила ему ни малейших неудобств. Крепко обнимая Милу, она гладила ее по спине и повторяла: «Ш-ш-ш, тише, тише». Кажется, бедняжку успокаивало прикосновение к ее огненным волосам.

— Я хочу, чтобы ты кое-что запомнила, — сказала Файер. — И сейчас это важнее, чем когда-либо.

— Да, миледи?

— Ты можешь просить меня всегда и обо всем.

Только в следующие несколько дней Файер начала осознавать, что солгала принцессе. Она и вправду ничуть не завидовала тому, что Клара и Мила делали с Арчером. Но все же само чувство зависти не было ей незнакомо. Хоть она вместе со всей королевской семьей и была занята мозговыми штурмами, разработкой планов и уловок, внешне сосредоточена на деталях предстоящего празднества, а потом и войны, но внутри, в минуты покоя, Файер мучилась и не находила себе места.

Она все думала о том, каково было бы самой стать садом, почвой, укрывающей семя новой жизни. Как бы она согревала его, питала, как яростно защищала бы и как отчаянно любила это зернышко даже после того, как оно оставило бы ее тело, отделилось от нее и избрало, как распорядиться своей чудовищной силой.

Когда Файер начала замечать тошноту и головокружение, когда грудь налилась и начала ныть, ей даже подумалось, что она беременна, хоть это, само собой, было невозможно. Боль казалась ей наслаждением: А потом, конечно же, началось кровотечение и разрушило все ее иллюзии, доказав, что все это были лишь обычные приметы наступающего кровотечения. И так же горько, как Мила рыдала от того, что беременна, Файер разрыдалась от того, что пуста.

Собственное горе испугало ее, потому что оказалось своевольным, наполнило разум сладкими, кошмарными мечтами.

На третьей неделе декабря, в разгар приготовлений, Файер решилась, надеясь, что сделала правильный выбор.

В самый последний день месяца, который по стечению обстоятельств оказался днем шестилетия Ханны, та появилась на пороге покоев Файер оборванная и в слезах. Губы ее кровоточили, из дырок в штанах выглядывали разбитые колени.

Файер послала за целителем, но, когда догадалась, что Ханна плачет не от телесной боли, отправила его прочь, встала перед малышкой на колени и крепко обняла. Со всей возможной тщательностью постаралась разобраться в ее чувствах и всхлипах и постепенно поняла, что случилось. Другие дети дразнили Ханну тем, что ее отец вечно в отъезде, будто бы он так часто уезжает, чтобы избавиться от нее. А потом сказали, что на этот раз он не вернется. Вот тогда она полезла в драку.

Не выпуская девочку из объятий, полным нежности голосом Файер снова и снова повторяла, что Бриган любит ее, что ненавидит с ней разлучаться, что, вернувшись, первым делом всегда бросается искать ее. Что она всегда его любимая тема для разговоров и его величайшая радость.

— Вы бы не стали мне врать, — постепенно перестав всхлипывать, сказала Ханна. Воистину так, и именно поэтому Файер ничего не сказала о том, вернется ли Бриган. Она считала, что в любое из путешествий принца рисковала бы солгать, сказав, что он обязательно вернется. Его не было уже почти два месяца, и за последнюю неделю они не получили от него ни одной весточки.

Файер искупала Ханну и одела в одну из своих сорочек — та на малышке смотрелась платьем с длинными рукавами, что очень ее позабавило. Потом накормила ужином, и Ханна, все еще всхлипывая, в конце концов уснула в ее постели. Файер послала одного из стражей сообщить об этом, чтобы никто не волновался.

Когда она вдруг почувствовала приближение сознания Бригана, ей понадобилось несколько мгновений, чтобы унять дрожь облегчения. Затем она мысленно послала ему весть. Он тут же явился к ней в покои — небритый, пахнущий холодом — и Файер с трудом удержалась от того, чтобы прикоснуться к нему. Когда она рассказала, что дети наговорили Ханне, его лицо окаменело, в чертах проступила усталость. Он сел на кровать, коснулся волос дочери и, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Ханна проснулась.

— Ты такой холодный, пап, — только и пробормотала она, а потом забралась к нему на руки и снова погрузилась в сон.

Бриган уложил ее себе на колени и поверх ее головы посмотрел на Файер, которая настолько поразилась тому, как ей нравится, что сероглазый принц сидит на ее постели, обнимая своего ребенка, что ноги отказались ее держать. К счастью, позади оказался стул.

— Уэлкли сказал, что на этой неделе вы почти не покидали своих комнат, миледи, — прошептал Бриган. — Надеюсь, вы здоровы.

— Я была больна, — кое-как прохрипела Файер и тут же прикусила язык, она ведь не собиралась ему рассказывать.