Королевство

А я не знаю. Не знаю, что я, черт возьми, думаю. Знаю только, что все взлетело на воздух: все случившееся, все, чего не должно было случиться, все, что произойдет и чему происходить не надо, – а выхода при этом нет. Во мне что-то всколыхнулось, как дерьмо в засорившемся толчке, поднималось долго, а теперь достигло края и хлынуло наружу. Ножницы острые – осталось только воткнуть их в ее поганую пасть, порезать белые щеки, вырезать гадкие слова.

Однако я остановился.

Остановившись, взглянул на ножницы. Японская сталь. В голове мелькнули папины слова о харакири. Потому что разве не меня вот-вот постигнет неудача, разве не меня, а Грету надо вырезать с тела общества, как раковую опухоль?

Нет, обоих. Наказать надо обоих. Сжечь.

Схватив старый черный провод, выходящий из салонного фена, я раскрыл ножницы и сдавил. Черная сталь прошла изоляцию, а при соприкосновении стали с медью меня ударило током – я чуть все не отпустил. Но я подготовился и смог ровно удерживать ножницы, не перерезав провод.

– Ты что творишь? – визжала Грета. – Это же «Ниигата-тысяча». И ты испортишь салонный фен одна тысяча девятьсот пяти…

Я схватил ее руку своей – она заткнула пасть, когда цепь замкнулась и пошел ток. Она пыталась вырваться, но я хватку не ослабил. Я видел, как трясется ее тело и закатились глаза, а шлем потрескивал и рассыпал искры, а одновременно из ее глотки рвался неумолкающий визг, сначала тонкий и молящий, затем дикий и повелительный. В груди стучало – я был в курсе о пределе возможностей, как долго сердце выдержит двести миллиампер, но, черт возьми, я не отпускал. Потому что мы с Гретой Смитт заслуживали того, чтобы здесь оказаться, объединиться в болевом круге. И вот я увидел, как из шлема вырываются голубые языки пламени. И хотя мое внимание полностью поглощало удерживание цепи, я почувствовал запах горелых волос. Закрыв глаза, я надавил обеими руками и забормотал не имеющие отношения к языку слова – я видел, что так поступал проповедник, когда исцелял и спасал в Ортуне. Грета оглушительно завизжала – так громко, что я едва расслышал вой пожарной сигнализации.

Тут я отпустил ее и открыл глаза.

Увидел, как Грета срывает шлем, увидел смесь расплавленных бигуди и сгоревших волос, до того как она убежала к раковине, включила ручной душ и начала тушить.

Я пошел к двери. Снаружи на лестнице я услышал шаги: кто-то брел вниз, – казалось, нейропатия решила сделать перерыв. Обернувшись, я снова посмотрел на Грету. Она спаслась. От того, что осталось от ее завивки, шел серый дым – ну то есть это уже не завивка, в тот момент она напоминала охваченный пламенем гриль, на который опрокинули ведро воды.

Выйдя в коридор, я дождался, пока отец Греты спустится ниже и сумеет как следует рассмотреть мою рожу, увидел, как он что-то произнес – наверное, мое имя, – но меня оглушил вой пожарной сигнализации. Потом я ушел.

Прошел час. Без пятнадцати три.

Я сидел в мастерской и пялился на сумку.

Курт Ольсен не пришел, не арестовал меня и не испортит все дело.

Отступать некуда. Пора начинать.

Схватив сумку, я сел в «вольво» и поехал в Опгард.

67

Я выбрался из «кадиллака». В холодном амбаре надо мной, скрестив на груди руки, нависала встревоженная, дрожащая Шеннон, одетая в один из своих тонких черных свитеров. Я ничего не говорил, просто встал и счистил с комбинезона щепки.

– Ну? – нетерпеливо спросила она.

– Готово, – ответил я и нажал на рычаг, чтобы опустить машину на пол.

Затем Шеннон помогла мне вытолкать машину и поставить перед зимним садом, передом к Козьему повороту.

Я посмотрел на часы. Четыре пятнадцать. Чуть больше, чем я думал. Я вернулся в амбар за инструментами и стал складывать их в стоявшую на верстаке сумку, когда Шеннон, встав за моей спиной, меня обняла.

– Все еще можно остановить, – сказала она, прижимаясь щекой к моей спине.

– Ты этого хочешь?

– Нет. – Она погладила мою грудь.

Когда я приехал, мы друг друга даже не коснулись, едва смотрели друг на друга. Я сразу же взялся за «кадиллак», чтобы точно успеть поменять хорошие запчасти на неисправные к тому моменту, когда Карл вернется со встречи, но не прикасались мы друг к другу не поэтому. Было что-то еще. Мы вдруг стали чужими. Как убийц приводят в ужас другие, а нас – мы сами. Но это пройдет. СДЕЛАЙ ТО, ЧТО ДОЛЖЕН. ВСЕ ЗАВИСИТ ОТ ТЕБЯ. СДЕЛАЙ ЭТО СЕЙЧАС. Вот и все.

– Тогда действуем по плану, – сказал я.

Она кивнула.

– Хрустан вернулся, – сказала она. – Вчера видела.

– Уже? – спросил я, поворачиваясь к ней и обнимая, взяв ее красивое лицо своими грубыми руками. – Ну и хорошо.

– Нет, – сказала она, мотая головой и грустно улыбаясь. – Не надо было ему возвращаться. Он лежал в снегу у амбара. Замерз насмерть. – Из-под опущенного века выползла слеза.

Я прижал ее к себе.

– Скажи мне еще раз, зачем мы это делаем, – прошептала она.

– Мы это делаем потому, что у нас два варианта, – сказал я. – Либо я его убью. Либо он убьет меня.

– Потому что…

– Потому что он присвоил себе мое. Потому что я присвоил себе его. Потому что мы оба убийцы.

Она кивнула:

– А мы уверены, что это единственный выход?