Королевство

Через минуту я ехал по шоссе на «вольво». На сиденье рядом со мной лежала сумка с инструментами, в зеркало светил «лендровер» Курта Ольсена, а в ушах звенели его слова – на прощание Курт обещал нас с братом посадить. На мгновение я решил, что он за мной на ферму поедет, но, когда я свернул в сторону Нергарда и Опгарда, он поехал прямо.

Но больше всего меня волновал не Ольсен.

Что-то не то с «кадиллаком»? Да что, черт возьми? Мог ли Карл сесть в машину и увидеть, что тормоза и руль не работают, до того как поехал? Нет, для такого у него должны были подозрения возникнуть. Или ему кто-то рассказал. Так вот что случилось? Шеннон не удалось реализовать наш план? Она сломалась и во всем призналась? Или, что еще хуже, перешла на другую сторону и рассказала Карлу правду? Или свою версию правды. Да, именно так. Она рассказала, что план убийства я разработал в одиночку, рассказала, что мне известно, как Карл подделал мою подпись на документах, рассказала, что я ее изнасиловал – после чего она забеременела, – угрожал убить ее, ребенка и Карла, если она что-то вякнет. Ведь я не скромный, пугливый белозобый дрозд – я папа, рогатый жаворонок, хищная птица, носящая на глазах черную маску бандита. А еще Шеннон сказала, что им с Карлом теперь надо делать. Заманить меня на ферму и избавиться от меня так же, как мы с Карлом избавились от папы. Ведь она знала – знала, что убить братья Опгард могли, знала, что получит желаемое – тем или иным способом.

Дышал я тяжело, но мне удалось прогнать нездоровые мысли, не имеющие отношения к делу. Я повернул, и передо мной открылся черный туннель – там, где никакого туннеля быть не должно. Вот она непроглядная тьма, кирпичная стена, преодолеть которую невозможно, но тем не менее дорога вела прямо к ней. Так это и есть депрессия, о которой говорил мне старый ленсман? Значит, такой мрак царил в душе папы, а теперь он и в моей душе поднялся, словно ночь, не опускающаяся, а поднимающаяся из окрестных долин? Может быть. И случилось чудо: по мере того как я проходил один поворот за другим, поднимаясь все выше и выше, мое дыхание успокаивалось.

Ну и пусть. Если все здесь и закончится и я больше ни дня не проживу – пусть. Надеюсь, мое убийство свяжет Карла с Шеннон. Ведь Карл – прагматик, он вполне сможет воспитывать не своего ребенка, если тот из его семьи. Да, наверное, мой уход – единственный шанс на хеппи-энд.

Пройдя Козий поворот, я слегка газанул – из-под задних колес полетел щебень. Подо мной во тьме лежала деревня, а в остатках дневного света я увидел стоявшего перед «кадиллаком» Карла – скрестив руки на груди, он ждал меня.

И тут меня осенила вторая мысль. Даже не вторая, а первая.

Что дело только в машине.

Ерунда, не имеющая никакого отношения к тормозным шлангам и тросу газа, которую легко починить. Что в доме, на освещенной кухне, за занавесками ходит Шеннон, ожидая, что я все улажу, а потом все пойдет как по маслу.

Я вышел из машины, Карл подошел ко мне и обнял. Обвил меня так, что я ощутил все его тело – от макушки до пяток, почувствовал, как он дрожит, как после визита папы в нашу комнату, когда я спускался в его постель, чтобы утешить.

Он прошептал мне на ухо несколько слов, и я все понял. Понял, что ничего уже не пойдет как по маслу.

69

Мы сидели в «кадиллаке». Карл – на водительском сиденье, я – на пассажирском. Взгляды, минуя Козий поворот, упирались в верхушки гор на юге, обрамленные оранжевым и голубым светом.

– По телефону я сказал, что с машиной непорядок, из-за Курта Ольсена, – со слезами в голосе произнес Карл.

– Понимаю, – сказал я, пытаясь размять затекшую ногу. Нет, она не затекла – онемела, онемела, как и весь я. – Расскажи подробно, что случилось. – По голосу казалось, будто говорит другой человек.

– Итак, – начал Карл. – Нам уже надо было выезжать, мы одевались. Шеннон уже готова, выглядит на миллион, а я на кухне рубашку глажу. И вдруг она говорит, что ей плохо. Я говорю, что у нас парацетамол есть. Но она отвечает, что ей нужно полежать и чтобы на стройку я один ехал. Шеннон, если ей станет лучше, на праздник на «субару» приедет. Я в шоке, говорю ей: надо взять себя в руки, это важно. А она отказывается, говорит, что здоровье дороже, и всякое такое. И да, я же злиться начинаю, это же бред, Шеннон никогда не бывает настолько плохо, чтобы пару часиков на ногах не постоять. И в конце концов, для нее это так же важно, как и для меня. Я на секунду потерял терпение, и у меня вырвалось…

– «Вырвалось», – повторил я, чувствуя, что онемение вот-вот доберется до языка.

– Да, у меня вырвалось, что раз ей плохо, то потому, что она ублюдка носит.

– «Ублюдка», – повторил я.

В машине похолодало. Ужасно похолодало.

– Да, она тоже переспросила, прямо как будто не поняла, о чем это я. Я и сказал, что знаю про нее и того американского актера. Денниса Куорри. И она повторила его имя, а мне даже слышать противно, как она его называет. Ден-нис Ку-орри. А потом она засмеялась. Засмеялась! Я стою с утюгом в руке, а потом вдруг у меня щелкнуло.