Королевство белок

Осеннее размытое солнце вставало над Анварденом. Оно так и не встало до конца, его затянули серые тучи. Хассем и Берест подошли к воротам богатого городского особняка. У хозяина с большим размахом готовилось пиршество. Кроме рабов, управляющему пришлось брать поденщиков. Береста и Хассема наняли на целый день. У Зорана накануне разболелась старая рана, и он остался в Богадельне.

На черном дворе Хассем на пару с Берестом пилили дрова: в господской кухне не остывали печи. Моросил легкий дождь. Пила ходила туда-сюда, на землю под козлами сыпались опилки.

Хассему не хотелось просить у Береста передышки. Он испытывал к нему невольную ревность младшего брата, поэтому упрямо пилил, хотя немела рука. Только когда очередное бревно было перепилено, Берест проронил: «Ладно, давай отдохнем». Хассем заметил: он щупает пилу. Сталь нагрелась. Если не дать ей остыть, пилу недолго сломать. Значит, и пильщикам пока можно устроить себе перерыв.

Хассем сел на чурбак, огляделся. Черный двор напоминал ему детство. Ему странно было думать, что теперь он не раб, а вольный. Вот они с Берестом закончат работу, получат плату и пойдут со двора. А потом отправятся на юг, как договорились с Зораном и с Иллой.

Взгляд Хассема остановился на худом высоком рабе со тяжелым чаном в руках: он вынес кухонные отбросы. Со стороны это выглядело странно: чернорабочий в грязной одежде, поставив у ног чан, замер как вкопанный и остановившимся взглядом смотрит куда-то в сторону.

— Энкино! — Хассем вскочил.

Раб обернулся не сразу, Хассему пришлось окликнуть его опять.

— Ты что, не слышишь! Энкино, это ты?

— Хассем? — беспомощно приподняв брови, точно не веря своим глазам, спросил раб.

— И правда, ты! — Хассем бросился к другу. — Ничего себе, встретились!

Берест остался сидеть на полене. Ему казалось, что молодой раб нездоров. В том, как он стоит, опустив руки, слегка сутулясь, было что-то надломленное.

— Бери свой чан, идем сюда, — Хассем потянул Энкино в угол двора, где стояли козлы.

— Вот, значит, где ты… — оглядывая приятеля с ног до головы, продолжал Хассем.

Он вспомнил надменного господина, который пригрозил купить Энкино. Несколько дней они с Хассемом ждали, выполнит ли он свою угрозу. А потом поверенный господина со своим собственным надсмотрщиком пришел за Энкино на кухню, и Хассему врезалась в память грустная улыбка раба-книжника, который только покачал головой.

Они не виделись два года. Хассем не сводил глаз со своего бывшего учителя. У Энкино было грязное лицо и грязные руки. Лохмотья, давно не знавшие смены. Беспокойный и в то же время угасший взгляд. Похоже, и здесь он делал всякую подсобную работу.

— Ты?.. Ты, Хассем?.. — проговорил Энкино, узнавая и не узнавая повзрослевшего за два года подростка, которому он когда-то пересказывал философов. — Что с тобой было?

Вдруг он заметил Береста и, растерявшись, даже попятился от чужого.

— А меня… тоже купили. Вот, он купил, — Хассем кивнул на Береста. — Но он ко мне хорошо относится, как к своему. У него сначала мастерская была, а потом мы разорились и теперь нанимаемся оба…

Берест приоткрыл рот, но только хмыкнул.

— При нем можно все говорить, — заверил Энкино Хассем.

— Некогда мне, надо идти… — вдруг отчужденно сказал Энкино.

— Энкино! Да ты что? — рассердился Хассем. — Ты сейчас уйдешь, и когда мы потом увидимся? Подожди хоть немного, ну… — он не договорил, не зная, как удержать друга. И вдруг тихо спросил. — Очень плохо, да?

Энкино не ответил и опустил голову. Хассем молча смотрел на него и никак не мог понять, что же изменилось. Он забыл, что вырос. Раньше Энкино сам казался ему взрослее. Разница между ним, мальчишкой, и юношей Энкино с густым пушком пробивающихся усов над губой была ощутимее, чем теперь, когда у Хассема у самого появился черный пушок. И Энкино казался ему почти ровесником, поэтому с какой-то особой, незнакомой ему прежде остротой, Хассем ощущал его беззащитность.

— Хассем, — отрешенно произнес Энкино. — Ты взрослый… Твой хозяин, наверное, вправду хороший человек: ты смотришь почти как свободный. Мне некогда долго говорить: меня накажут… — и тихо пробормотал что-то на своем родном или, может быть, мертвом, непонятном Хассему языке.

— Только не уходи!

Хассем испугался непонятных слов друга и умоляюще схватил Энкино за рукав. Тот не пытался вырваться, его рука казалась неживой.

Берест услышал, что говорят о нем, и подошел. Энкино перевел на Береста измученный взгляд и вдруг упал перед ним на колени. В первый миг Бересту показалось, что у раба подкосились ноги от слабости.

— Господин, купи меня! Я вижу, что ты сам беден… Я тебе отработаю. Я вовсе не бесполезный раб, они все зря говорят! Меня заставляют делать то, на что я не годен. Я бы мог заработать… Я знаю три живых языка, господин, и два мертвых. Я бы мог переводить, писать на базаре прошения и письма для неграмотных. Господин, я бы нашел себе работу, я бы вернул тебе деньги очень быстро. Ты мог бы перепродать меня вельможе и выгадать на этом. Кто понимает, дал бы тебе хорошую цену за образованного раба! Господин, купи меня, я отработаю тебе все…