Королевство слепых

– А я думаю, что можете, мадам. Я дам вам возможность еще подумать над этим вопросом. Мы можем встретиться завтра? Я принесу отчеты и письма.

Прежде чем Бовуар отключился, Гамаш прикоснулся к его руке и что-то прошептал.

– Еще один вопрос, – сказал Бовуар. – У вас есть клиенты по фамилии Киндерот?

– У нас тысячи клиентов, старший инспектор.

– Вы не могли бы поискать?

– Имена наших клиентов – дело конфиденциальное.

– Мы можем получить судебный ордер.

– Я не хочу затруднять вам жизнь, но, боюсь, вам придется это сделать.

Бовуар закатил глаза, но понимал, что спорить бесполезно. Если в какой-то момент станет известно, что она выдала конфиденциальную информацию, мадам Огилви придется доказывать, что ее вынудили к этому.

Он знал, что все прикрывают свою задницу.

– Похоже, таких дел немало творится, – сказал Бовуар, когда они вернулись в машину.

– Каких «таких»? – спросил его тесть.

– Отстранение людей, которые вели себя как подобает. С больной головы на здоровую называется.

Бовуар услышал рядом тихий удивленный смешок.

Жан Ги в такой форме как бы извинялся перед тестем. За то, что позволял себе резкость в отношении Гамаша. За то, что позволил чиновнику из Министерства юстиции Франси Курнуайе забраться к нему в голову.

Он теперь подозревал, что именно в этом и состояла единственная цель их встречи. Все остальное и все остальные были только реквизитом. Статистами.

Главную и единственную роль исполнял этот тихий человек. А Бовуар представлял собой публику.

Ему стало стыдно за то, что он допустил это. Пусть и ненадолго, но поверил, что, когда Курнуайе сказал: «Спросите Гамаша», его слова были чем-то другим, а не вправлением мозгов в общественном сортире, как точно выразилась Изабель.

Гамаш посмотрел на него и улыбнулся:

– Ты ведь знаешь, что я совершил все то, в чем меня обвиняют. Что я признал вину. По доброй воле. Но, в отличие от месье Баумгартнера, я вряд ли сохраню за собой место.

И теперь дыхание Бовуара повисло в воздухе. Повисло в тишине.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда период отстранения закончится, я не вернусь в старшие суперинтенданты.

– Ты не можешь этого знать.

– Я знаю. Вряд ли главой Sûreté может быть человек, который нарушил закон.

Бовуар смотрел перед собой – слова тестя доходили до него. Обогреватель, включенный на полную, растопил лед на лобовом стекле, и, хотя он включил передний ход, нога его все еще оставалась на тормозе.

– Тот факт, что Энтони Баумгартнер сохранил работу, не означает, что он не сделал того, в чем его обвиняли. Да, возможно, молодой секретарь пострадал за него. А не наоборот. Кого с большей вероятностью будут защищать партнеры? Молодого парня, делающего первые шаги, или вице-президента компании?

– А ты?

– Что – я?

– Ведь происходит больше, чем ты мне говоришь, верно? – спросил Бовуар.

«Спросите Гамаша». Бовуар против своей воли сделал именно то, что предлагал ему Курнуайе.

– Это еще откуда взялось? – спросил Гамаш. – Тебя это беспокоило в последнее время? Кто-то что-то сказал?

– Так происходит?

– Если и происходит, то мне об этом известно не больше, чем тебе. Политические игры. Мы оба это знаем. Но насколько высоко это уходит и какова цель, мне неведомо. Я знаю одно: игры эти не имеют никакого значения.

– Правда?

– Не имеют. Имеет значение только одно: вернуть наркотики. И все. Мое наказание за то, что я их выпустил, распространяется гораздо дальше того, что может назначить дисциплинарный комитет.

Жан Ги понимал правду слов шефа, видел: так оно уже и происходит. Он чувствовал наказующий груз ответственности. Вины. Страха.

Бовуар чувствовал, как тревога переходит чуть не в панику, по мере того как шеф пытается отыскать партию наркотиков.

Он видел это по морщинам у его губ. Между бровями. По сцепленным, словно от боли, рукам во время ничего не значащего разговора.

«Пуля вылетела из ствола», – сказал Курнуайе. И теперь Бовуар видел: она попала в цель.

– Мы всё найдем, шеф.

– Не имеем права не найти.

Старший суперинтендант сказал эти слова с холодной решимостью, и Жан Ги спрашивал себя, как далеко может зайти Гамаш, чтобы вернуть наркотики. Но потом он вспомнил их разговор. Об Амелии Шоке. И спрашивать себя перестал.

– Домой? – спросил Бовуар, выруливая в сторону Трех Сосен.

– Да, конечно, домой, – ответил Гамаш. – Только пока не в наш дом.

Полчаса спустя они подъезжали к «Мезон Сен-Реми».

К ним вышла старшая сестра, и они прошли в ее кабинет.

– Чем могу вам помочь? Вы из полиции?

Она говорила по-английски, и двое полицейских перешли на этот язык. Пока они ждали ее, Бовуар взял брошюру и отметил для себя, что этот дом престарелых в основном для англоязычных. Один из немногих, где обслуживание велось главным образом на английском.

Даже свободно говорящие на обоих языках конец жизни предпочитали провести в языковой среде их детства.

– Oui, – сказал Гамаш. – Мы бы хотели узнать о кончине Берты Баумгартнер.

– Герцогини?

– Баронессы, – поправил Гамаш.

– А причины? Что-то случилось?

– Нам нужно получить ответы на несколько вопросов, – произнес Бовуар. – От чего она умерла?