Королевы Нью-Йорка

Даже если ты всей душой радеешь за интерсекциональный феминизм и надеешься, что все претендующие на роль Милли девчонки выступят наилучшим образом, в данный конкретный момент своей жизни ты готова УДЕЛАТЬ ИХ ВСЕХ. Эта роль – твоя.

Какие там слова? Я сама поведу свой марширующий оркестр, сама буду бить в барабан[33]. В барабан ведь, да? Точно?

Эмоции – это главное! Ты – Барбра Стрейзанд, а Барбра Стрейзанд – ты. ПРОДЕМОНСТРИРУЙ ЭМОЦИИ ИЛИ УМРИ.

Так, стоп – у тебя что, помада на зубах?

– Валери Джонсон? Твой выход.

Валери стискивает мою руку с такой силой, что я опасаюсь, как бы она не выжала ее досуха. Валери вскакивает с места и отправляется вслед за Страшной Леди с Планшетом в зал для прослушиваний – красное платье-чарльстон колышется в такт ее шагам.

Я нервничаю. Два десятка толпящихся в коридоре девчонок, конечно же, тоже в платьях-чарльстон, разномастных перчатках и фальшивых жемчугах. Мне невдомек, как всем им пришло в голову, что надо взять с собой в летний лагерь наряд в стиле 1920-х.

Самое подходящее, что у меня нашлось, это бледно-голубое платье, которое мама купила мне в «Блумингдейл» прошлой весной. Помню, расщедрилась она так, потому что пропустила мой дебют в роли Салли Боулс в «Кабаре». Они с папой были в командировке, которая «неожиданно затянулась». Они владеют сетью свадебных бутиков, в которую входят три магазина в Квинс, Атланте и Лос-Анджелесе. Но тут маме предложили открыться в Лондоне, бизнес процветал, поэтому ей пришлось превратить сеть в международную, и вскоре бутики «Лилиан» появились в Лондоне, Париже и Милане. Для родителей Огайо – какое-то непонятное захолустье, и упоминают они его лишь мимоходом, когда заговаривают зубы деловым партнерам. Когда я отправила им сообщение о том, что доехала, папа ответил: «Здорово, котик!» – и не написал ни слова, поскольку твердо настроен стать родителем года. Зато Ариэль и Джиа прислали мне сегодня утром триста сообщений с пожеланиями удачи – в компенсацию за радиомолчание родителей.

Аккомпаниатор начинает играть вступительные аккорды, и я, хоть мне и не следовало бы подслушивать, напрягаю слух, когда Валери запевает под бодрую мелодию. Она исполняет первый куплет «Сгодится все»[34], который до нее спела уже натурально половина собравшихся здесь девчонок. Поет она неплохо, но не гениально. Высокие ноты не вытягивает, но справляется довольно хорошо. Я бы оценила это на уверенные шесть из десяти.

Кто-то похлопывает меня по плечу, я, вздрогнув, оборачиваюсь – передо мной Чейни. Волосы приглажены немыслимым количеством геля. Как трогательно, что он прикладывает столько усилий, чтобы вписаться в ревущие двадцатые.

– Прости, что напугал тебя, Милли Диллмаунт, – говорит он.

– Пока еще не Милли.

– Ну, мне бы не хотелось играть Джимми в паре с кем-то помимо тебя.

Вот же льстец.

Дверь распахивается, и оттуда появляется Валери с гордой улыбкой на лице. Я показываю ей большие пальцы, но она меня не замечает, отвлекшись на хлещущих волосами девиц, что тут же окружают ее, как стайка гиен.

– Эверет Хоанг. Твоя очередь.

Кажется, меня сейчас стошнит.

Чейни легонько касается моей щеки.

– Ни пуха.

Зал для прослушиваний – это старый класс с паркетным полом, который скрипит, когда по нему идешь. У окна стоит длинный стол со стульями. Мужчины (и единственная женщина), бледнолицые донельзя, в очках с проволочной оправой, смотрят на меня пустыми взглядами – можно подумать, что в Огайо их затащили силой: «Если не отберешь актеров для этого подросткового мюзикла, я тебя пристрелю». В самом центре сидит Абель Пирс. Он изучает меня с тем же насмешливым любопытством, что и вчера у себя в кабинете. У меня до сих пор перед глазами его горделиво раздутая грудь и круглые очки в золотой оправе, сползшие на кончик носа. Интересно, прочитал ли он мое письмо? Здешний опыт принесет вам пользу, пообещал он. Если мне суждено быть Милли, я ей стану.

– Добрый день! – жизнерадостно приветствую я всех.

– Добрый день, мисс Хоанг. – Тон у Абеля ровный и серьезный. – Что вы нам сегодня споете?

Я неловко пытаюсь раскрыть папку, и та с шлепком приземляется на пол. Скривившись, я поднимаю ее и красивым жестом протягиваю пианисту. Давай, Эверет, соберись. Закрыв глаза, я представляю, что за окном Ариэль и Джиа с помпонами чирлидеров и плакатами, на которых написано: «Выше нос, все получится! Покажи Абелю Пирсу, на что способна!» Я приосаниваюсь.

– Я спою последний куплет «Не порть мне праздник» из «Смешной девчонки»[35].

– Чудесно. Приступайте.

Пианист ударяет по клавишам, звучат первые аккорды. Я представляю, что это фанфары.

Когда я открываю рот, я перестаю быть Эверет Хоанг. Я – Фанни Прайс. Когда я пою «приготовься, дружок, ведь я иду за тобой», я в это верю. Ведь я иду за ней, я заполучу роль Милли Диллмаунт. Грудная клетка расширяется. Легкие вибрируют. Я пропеваю тот последний «парад», тяну ноту так высоко, что та, пронзительная как стрела, взмывает над режиссерским жюри и отражается от потолка.

Мы с пианистом триумфально заканчиваем в унисон.