Короли абордажа

На этом пути Барбаросса тоже не остался безучастным к островам, мимо которых проплывал. Он сжег все, что было можно на Лиссе, Исхи и Проциде. Стер с лица земли город Каррсу. Галеры Хайраддина были уже так забиты награбленным, что буквально черпали воду бортами. Число же захваченных в рабство было столь велико, что только умерших в пути и выброшенных за борт насчитывалось более десяти тысяч. Флот, отяжелевший от добычи, шел очень медленно. Но Барбароссу это не особо волновало. Единственный его достойный враг Дориа по-прежнему не покидал Генуи, а более противостоять турецко-алжирской армаде на всем Средиземноморье было просто некому. Сам Хайраддин жил в предвкушении невиданного триумфа, который ему устроит благодарный султан. Однако, вопреки всем ожиданиям Барбароссы, Стамбул не встретил его радостными салютами. Султан Сулейман только что потерял своего старшего любимого сына Магомеда, а потому пребывал в глубокой печали и уединении. Однако к Хайраддину он все же снизошел и тот был принят. Биограф пишет: «Султан принял своего адмирала с удовольствием, какое мог оказать в печали. Барбаросса удалился в Бишекташ, что в двух милях от Стамбула, чтобы отдохнуть и насладиться обладанием своей прекрасной Режиянки. Там велел он построить мечеть. Скучая покоем, он чинил свои галеры, строил новые, думая опять идти в крейсерство, но у него открылся кровавый понос. Жид-медик советовал ему класть с собою спать детей. От сильной лихорадки он умер в конце мая месяца восьмидесяти лет от роду. Он оставил Алжирское королевство своему сыну Гассану и был погребен в построенной им мечети… Барбаросса явил великие дарования в войне, его подвиги требуют поместить его в число великих людей, но преступления его возмущают природу и соделывают память его ненавистью. Он губил людей без отвращения и без угрызения, обходился со своими невольниками с крайней жестокостью. Уверяют, однако, что он любил женщин до глубокой старости, а эта страсть смягчает обыкновенно человеческие сердца…»

Долгие годы каждый турецкий корабль, входя в бухту Золотой Рог, отдавал салют могиле знаменитого пирата.

Мнения историков относительно сравнительных качеств двух знаменитых флотоводцев шестнадцатого века расходятся. Кому-то из них ближе подвиги Андре Дориа, кому Барбароссы…

А вот мнение весьма уважаемого российского морского историка А. Б. Снисаренко: «Дориа, этот кондотьер, продававший свою шпагу тем, чей кошелек выглядел внушительней, официально числился адмиралом испанского флота, слыл национальным героем и пользовался всеми преимуществами полноправного гражданина. Барбароссу, даже в самые отчаянные моменты сохранявшего верность своему султану, везде преследовала слава вероотступника, разбойника и плебея. Преследовала на протяжении всех шестидесяти лет, когда он верой и правдой служил своему султану… Дориа и Барбаросса — долгие годы эти двое стояли лицом к лицу на рубеже двух миров. Это были достойные соперники…»

Нам неизвестна реакция Андре Дориа на смерть своего давнего недруга, а затем и тайного союзника. Скорее всего, особой печали он не испытал. Ведь, во-первых, Дориа избавился от самого грозного из своих противников, а во-вторых, со смертью Барбароссы вместе с ним в могилу ушли и многие тайны, связывающие двух флотоводцев.

Меж тем испанский и французский монархи решили в очередной раз помириться. Римский папа, уже умудренный опытом и не особо доверяя обоим, заставил императора с королем клясться на распятии. Оба клялись столь усердно, что у папы сразу же зародились известные сомнения в искренности клянущихся…

— Это, разумеется, далеко не мир! — сказал папа после окончания сей трогательной церемонии. — Но хотя бы уже какое-то перемирие!

Заговор против адмирала

Получив известие о начале перемирия, Дориа поспешил удалиться на отдых. Адмиралу шел уже семидесятый год, его мучили головные боли и подагра. Но, видно, так уж было написано на его роду, что покой не был ему сужден. Едва Дориа расположился в своем дворце, чтобы вкусить все прелести спокойной жизни, как в Генуе немедленно возник заговор с целью его убийства. Возглавил его один из вожаков местной золотой молодежи граф Лавольский Жан Людовик Фиеске, известный своими профранцузскими пристрастиями. Род Фиеске, как и род Дориев, считался в Генуе одним из самых родовитых. Многолетнее возвышение Андре Дориа значительно поколебало позиции Фиеске, как и нескольких других старых аристократических генуэзских фамилий. А потому заговор был прогнозируем и ожидаем. Кстати, о заговоре Фиеске адмиралу быстро доложили. Осведомители у Дориа даром свой хлеб не ели. Но адмирал, считая себя любимцем родного города, был весьма самоуверен в своей почти священной неприкосновенности. Мучимый приступами подагры, адмирал на этот раз лишь отмахнулся от доносителей:

— Я знаю этого мальчишку с момента его рождения! Фиеске почтенная фамилия, и оставьте их в покое!

— Вы раскаетесь, что не прислушались к нам, но будет поздно! — бросили ему в сердцах, уходя, доносители.

Но и на это седой адмирал лишь махнул рукой.