Короли блефа

Существо, что стонало и извивалось под Неофитовым, нещадно при этом царапаясь, было, конечно же, прехорошенькой женщиной. И не просто прехорошенькой – красавицей с роскошным водопадом золотистых кудрей, разбросанных по подушкам так картинно, что, явись в спальню художник эпохи Ренессанса, так непременно обессмертил бы увиденное на своих полотнах. Наверняка его внимание приковали бы два обнаженных тела, извивающихся от неги, страсти и наслаждения на белоснежных простынях, наполовину съехавших на пол. Правда, чтобы написать такую картину, причем с натуры, художнику надлежало бы на некоторое время сделаться кастратом или на худой конец половым бессильцем, иначе бы он просто не выдержал напряжения, царившего в спальне…

Впрочем, опустим детали.

– Ах, – громко воскликнул Африканыч и забился в сладостных конвульсиях. Однако, как истинный джентльмен, несомненно, желающий доставить даме неземную радость, он продолжал свой исступленный процесс, ничуть не сбавляя темпа.

– Как сла-адко, – шептала златокудрая дама пересохшими губами, крепко обхватив его за спину и умело помогая ему в его движениях. – Еще… Умоляю, еще-е-е…

Вскоре протяжное «еще-е-е» переродилось в долгий стон, а затем и в натужный крик. Златокудрая выгнула спину, вздрогнула разок, затем, разом ослабев, с долгим выдохом опустилась на простыни. Ее закрытые от блаженства и неги глаза приоткрылись и с неизбывной благодарностью посмотрели на Неофитова.

– Вы удовлетворены, сударыня? – откинулся на простыни Самсон Африканыч, переводя дыхание.

– Это было просто великолепно, – полушепотом произнесла она. – Я не чувствую своих ног.

– Я старался.

– Я это понимаю и очень оценила.

Златокудрая улыбнулась, показав белые зубки, и уже пристально посмотрела на Неофитова:

– Теперь я понимаю, за что тебя любят женщины.

– И за что же? – довольно улыбнулся Самсон Африканыч.

– За темперамент, – расхохоталась златокудрая. – За темперамент и за то, что ты отдаешь женщине все, все свои силы, – добавила она. – Естественно, получая за это тоже все, что только можно получить от женщины…

– А что можно получить от женщины, кроме ее тела и того, что она считает самым драгоценным? – улыбнулся в ответ Неофитов. – Ну, плюс расположение, разумеется. Неужели есть что-то еще?

– Есть, – ответила златокудрая и, приподнявшись на локте, попыталась взглянуть в глаза Неофитова.

– И что это? – шутливым шепотом спросил Самсон Африканыч, изображая неизбывное удивление.

– Это любовь, – серьезно ответила златокудрая и принялась одеваться.

Процесс одевания затянулся надолго, ибо помимо панталон, нижних юбок, лифов и прочей женской одежной дребедени со всеми этими кружавчиками, ленточками, тесемочками, завязочками и рюшечками надлежало привести в порядок волосы и лицо, чтобы оно не столь сияло довольством. Потому как знающий и опытный человек по такому лицу тотчас определит, что сия дама имела любовные сношения с мужчиной, закончившиеся тем, чем они для дам далеко не всегда заканчиваются. А это, как считала златокудрая, хоть и приятно, но довольно совестно.

Когда процесс приведения себя в порядок все же закончился, дама нежно промурлыкала:

– Так мы еще увидимся?

– Всенепременно, – заверил ее Неофитов, думая в это время о том, что неплохо бы сегодня посетить театр и посмотреть на эту новую приму Виельгорскую, о которой толкует весь Тобольск. Поговаривают, она чудо какая прехорошенькая!

* * *

Самсона Африканыча женщины и в самом деле обожали. И ведь было за что. Напрасно главный обвинитель «червоных валетов», молодой, но весьма опытный товарищ прокурора и магистр уголовного права Николай Валерианович Муравьев считал Неофитова лишь напыщенным бонвиваном и прожигателем жизни. Так он считал, потому что Неофитов отнял у прокурорского обвинителя невесту. Вернее, она сама предпочла Самсона Африканыча, веселого, щедрого и ничего не боящегося, нудному и педантичному «праведнику» Муравьеву.

Африканыч, как звали его друзья, не был простым прожигателем жизни и напыщенным бонвиваном. Он вообще не был напыщенным. Естественно, будучи статным красавцем, весьма образованным и остроумным, щедрым для друзей и женщин, с морем обаяния и элегантной небрежности, которая приобретается после долгих тренировок перед зеркалом, он знал себе цену. И любил жизнь. Но только интересную, с опасностями и удовольствиями. И, конечно, с женщинами. То есть любил жизнь в самых увлекательных ее проявлениях. А иначе пресно, господа!