Глаза Кейла расширились при этих словах, и лицо монаха выразило еще большее отвращение, если такое вообще возможно.
– Ты думал, Фарахи появился на свет королем и отцом? Нет, он был таким же глупым пацаном, как и ты, а я сделал его менее глупым. Это самое большее, на что я могу надеяться с любым учащимся, а с то- бой я не уверен даже в этом. Желаешь начать прямо сегодня?
Сна теперь как не бывало, и Кейл постарался не вытаращить глаза, услышав, как его отца назвали глупым. Этого было практически достаточно, чтобы ему понравился этот человек.
– Да, – просто сказал он, смирившись, и монах кивнул морщинистой лысой головой.
– Ладно. Почему ты здесь?
– Потому что двое мужчин привезли меня сюда на лодке и заперли в этой комнате.
Ло покачал головой, закрывая мутные глаза.
– Ты, должно быть, самый глупый мальчик из всех, кого я когда-либо встречал. Я непременно умру от старости прежде, чем ты уйдешь отсюда. Твой отец жесток, а жизнь несправедлива.
Умудрившись не покраснеть, Кейл подумал, что все те месяцы, когда офицеры флота орали на него за то, что он ужасно плох во всем, принесли-таки пользу.
– Потому что им приказал мой отец.
Ло подался вперед, уперся ладонями в пол и опустил голову.
–
Кейл пожал плечами:
– Это вопрос, на который есть много ответов.
– Нет, это не так. Скажи мне почему.
– Потому что он присылает сюда всех своих сыновей.
–
– Потому что… король делает это согласно традиции.
–
Кейл понятия не имел. Он хотел сказать: «Потому что так решил мой пра-пра-прадедушка?», но был почти уверен, что знает, каким будет следующий вопрос.
– Я не знаю.
Монах вскинул руки вверх и прокричал с тем, что казалось истинной, снисходительной радостью:
– Хвала всему священному, святым мужам и распутным девкам! – Затем, резко опустив голову обратно, он посмотрел в глаза Кейлу. –
– Да, – сразу же ответил Кейл, и монах кивнул:
– Поскольку ты показал, что пригоден к обучению, сегодня тебе дадут воды. Завтра, возможно, ты заработаешь еды. – С этими словами монах неуклюже встал, опираясь на руки, пока выпрастывал из-под себя ноги и зад, громко кряхтя от усилия, затем пошел открывать дверь.
– Мастер, что мне делать до тех пор?
Старик обернулся и взглянул на него с прежним недовольством.
– Мне наплевать.
Кейл услышал, как захлопнулся замок парой секунд спустя, а затем тишину нарушало только урчание его уже пустого желудка.
Какое-то время он не двигался, по ощущениям, погрузившись на долгие часы в безнадежность. Когда ему надоело сидеть, он принялся расхаживать по крошечной келье. Сделал небольшую зарядку: отжался руками от пола, затем лег на спину и подкачал ноги. А когда слишком устал, проголодался и захотел пить, он лег на койку, впервые в жизни пожалев, что с ним нет гувернеров или стопки книг.
Когда свет в зарешеченном окне померк, единственной отдушиной в этой скуке стал визит мальчика, который принес воду. Кейл поклонился и поздоровался, но мальчик в мантии без единого слова оставил на полу медный котелок, ушел и снова запер дверь. Кейлу захотелось, воспользовавшись моментом, проскочить мимо него и убежать, но, скорее всего, это не только навлечет позор на мальца, но и завершится повторной поимкой, рано или поздно.
Поэтому он выпил воду. Подождал. Воспользовался ночным горшком. Подождал. И его мысли, вопреки слабому сопротивлению, в конце концов поплыли к Лани. С той самой встречи в дворцовом саду он то и дело представлял себе, как раздевает принцессу, и опять вообразил ее в двадцатый раз, хотя это было всего лишь прошлой ночью. Ее нежная кожа, ее влага. Эти глаза, когда она взяла его ртом… Он вздохнул и затвердел, смеясь, когда подумал о «битве с королевским угрем», и о Тхетме, и о своих юнгах.
Желание стать офицером было не просто предлогом для свиданий с Лани. Он скучал по своим друзьям. Он и впрямь хотел выбраться с ними в реальный мир – стать солдатом вместе с ними. Но теперь и этому не бывать… В конечном итоге Кейл заснул, хотя несколько раз беспокойно пробуждался, не думая ни о чем новом или путном, пока медленно тянулись часы и возвращался утренний свет.
К утру его желудок скрутило – никогда в жизни Кейл не обходился без еды дольше чем полдня, а сейчас времени прошло уже вдвое больше. Ему хотелось то ли блевать, то ли съесть простыни. Он ощутил слабость и покалывание в мышцах, когда встал, чтобы опять воспользоваться горшком, хоть ему до чертиков надоело амбре собственной мочи. Он сосчитал неровности на стенах, затем пятна на кровати и, наконец,