Короли рая

Бирмун уронил свой меч. Он рванулся, игнорируя боль в бедре, и пронесся мимо дуги удара Симы. Левой рукой он обхватил обе руки Симы, как будто хотел вырвать громадное оружие, но на самом деле просто их обездвижив. Соперники встали лицом к лицу, прижатые друг к другу, Бирмун – со свободной правой рукой.

– За Ранда, – сказал он, вынул из шерстяного клапана на бедре кинжал Далы и воткнул в шею Симы, аккурат поверх кольчуги.

– За Сольвига, – прошипел он, выдергивая клинок только затем, чтобы вогнать обратно. Сильные руки Симы все еще дергали за бесполезный меч, глаза выпучились от шока, изо рта текла слюна. – За Арика! – вскричал Бирмун, когда они оба упали на землю. Он вытащил нож, обрызгав себя кровью, и, завывая, вонзил в щеку врага обеими руками, лицезрея каждый клочок разодранной плоти, каждую предсмертную судорогу – как прежде лицезрел обнаженную Далу, скакавшую на нем, – и не знал, какое зрелище и чувство из этих двух более восхитительно.

– За моего отца, – спокойно сказал он в конце, сидя верхом на втором трупе; ярость иссякла и ушла, а тело внезапно так утомилось, что не смогло даже встать. Он поднял взгляд на изумленные лица зевак и увидел три пары близнецов, которых пытались удержать старшие воины. Он сразу понял: это сыновья убитых. Его сводные братья. – Идите, – сказал он им, затем громче: – Идите с миром, и никто не причинит вам вреда.

Они сбросили руки мужчин, и в старших двойняшках он увидел ненависть, которую так хорошо знал. Он их не винил.

Он посмотрел мимо кольца воинов в сторону зала и увидел, что его мать и сестры уходят. Она наблюдала за поединками с возвышения у входа, так же как наблюдала за его отцом. Слезы текли у нее из глаз, пока она смотрела на труп своего партнера или, возможно, партнеров, с которыми прожила более десяти лет. Она встретилась взглядом с Бирмуном, помедлила, затем отвернулась.

Мир как будто не изменился, когда Бирмун встал. В немом оцепенении он принимал клятвы верности от столпившихся вокруг него мужчин, хоть и не притязал на титул. Он почти не чувствовал сильных рук, что поддерживали его, промывали и перевязывали раны. Мельком замечал он и взгляды благоговения, страха и отвращения со стороны юных воинов, чьих лиц не знал, или смеси стыда и удовольствия и более мягкое обращение со стороны старых вассалов отца.

Он не более чем бросал взгляд, не более чем отмечал все это, поскольку не хотел ничего из этого. Не хотел их любви или ненависти, их верности, их клятв. Он не мог этого чувствовать, не мог принять это как должное, потому что не мог думать ни о чем, кроме последней эмоции в глазах своей матери – матери, которую он ненавидел, возможно, так же сильно или даже больше, чем людей, которых только что убил.

В ее слезах и глазах он обнаружил не только печаль. В поджатой и напряженной линии ее рта, которая сформировалась как броня, как будто скрывая нечто большее, но безуспешно, он обнаружил замешательство и боль. Он задумался, нет, предположил, что наверняка вообразил это – наверняка втайне надеялся и мечтал об этом всю свою жизнь. И теперь он сдержал всхлип от горького, расточительного безумия жизни, и смерти, и всего остального.

В том печальном, беспомощном взгляде – несмотря на то, что Бирмун уже дважды разрушил ее жизнь, – он увидел материнскую гордость.

23

Сезон дождей. 1577 год П. П.

Он открыл глаза, но темнота никуда не исчезла. Затем Кейл почувствовал кляп во рту, грубую ткань на лице и ощущение оцепенелой зажатости в ноющих конечностях. Каждые несколько мгновений он слышал стук колес по камням, и весь мир съежился, когда напомнил о себе мочевой пузырь.

Постепенно он вспомнил ручищи Эки на своем горле – которое вроде бы не болело, – а затем и небрежное равнодушие отца. Вскоре он уже изо всех сил дергал путы на руках, прежде чем его ум успел заработать в полную силу. Похоже на веревку, решил Кейл, но завязанную так туго, что нельзя было определить ее вид и какой на ней узел. Он даже пальцами не мог пошевелить.

Мучительность его положения настигла Кейла, и он снова лег неподвижно, чувствуя холод. Если ему не удастся сбежать, что казалось маловероятным, его оставят в монастыре на месяцы; Лани проведет свою свечную церемонию, а затем уедет, и Кейл никогда больше ее не увидит. А если даже он каким-то образом сбежит или пройдет испытания и встретится с ней, намерения его отца были совершенно ясны. Единственными вариантами будет ослушаться – убедить Лани сбежать с ним – или принять желания отца.