Коромысло Дьявола (СИ)

Мгновенно кругляшки и крестики кипарисовых четок ярко зазеленели. Затем пустили игольчатые побеги, снежно-белые острые корешки, пестрой сетью опутали пектораль, оплечи, наручи, перчатки тамплиера.

— Это все, что ты можешь, пес Господень? Твоему дереву долго не удержать сталь моих крещеных извечным огнем доспехов! — отвечал по-латыни инквизитору еретик-тамплиер.

Вдобавок он то ли голосом, то ли бронированными плечами лязгнул, скрежетнул отрывистым железным смехом:

— Хе-ха!!!

Тут же его зеленые путы начали понемногу дымиться, покуда доминиканец не коснулся деревянных ножен на поясе.

— Тебе и твоей демонской стали не под силу противостоять тайной мудрости небес, еретик… Небесный холод обжигает, жар звезд леденит, — дал достойный ответ чародею инквизитор-доминиканец.

Кипарисовые ростки обрели мощь, потемнели. Толстым узловатым вервием они плотно обхватили запястья и латный ворот еретика. Пожелтевшие корни тоже сплелись воедино и бугристым канатом сдавили, намертво опоясали черные доспехи…

Негромкий голос монаха, набрав звучную органную глубину, был слышен каждому на площади. Повсюду остолбеневшая и онемевшая толпа обывателей, солдат, рыцарей-крестоносцев в немом параличе наблюдала за поединком двух могущественных мистиков.

Воля и теургическое могущество инквизитора одолели чары еретика. И тот, повинуясь жесту победителя, пошатываясь, словно под ярмом невыносимой тяжести, проследовал за ним в боковой притвор базилики.

Кто-то в толпе радостно завопил, заулюлюкал. Монах с неудовольствием оглянулся, и крикуны сию же секунду смущенно примолкли…

Тут-то Филипп Ирнеев наконец осмотрелся, сообразил, что у него роль независимого и постороннего зрителя. А наблюдать вчуже за событиями, — "как в демоверсии игры", — ему привычнее, нежели полностью бездумно растворяться зрением и слухом в захватывающем зрелище.

Красочное видение отчасти отпустило его из своих тесных аудиовизуальных объятий. Однако добавило ему немало реалистичной детализации и ощущений, лишенных какой-либо приятственной зрелищности.

Не сходя с места, Филипп неприятно ощутил полуденный зной на непокрытой макушке. "Ети его по кумполу!" Ничуть не обрадовало его и нестерпимое площадное зловоние трех сотен немытых тел, "из рака ноги".

Также нисколько не ароматизировал, не благорастворял средневековый воздух запашок гниющих кож, мокнущих в больших чанах по соседству. Да и сортирно-помойный навозный ручеек, огибавший сельскую площадь, вовсе не благоухал человеческим и скотским естеством.

"Хорошо в деревне летом, пристает дерьмо к штиблетам", — естественно и сакраментально припомнил Филипп.

"Вскорости и горелым мясцом завоняет. Неужто инквизитор тамплиера прямо в доспехах как консервную банку в собственном соку запечет, поджарит?", — наш любознательный зритель успел таки оглядеть высившуюся в центре площади поленницу дров и Т-образный крест на ней. И тотчас видение перенесло его в новый эпизод под своды романской базилики.

В центральном нефе собора немалое число монахов-доминиканцев служило заупокойную мессу. За отсутствием мирской паствы, скорбящих родственников, какого-либо новопреставленного бренного тела грозный "День гнева" мощными волнами раскатывался под высокими сводами. Казалось, он бурлит, клокочет, подобно морскому прибою ударяясь о стены храма.

Величественный реквием, в ту пору сокровенный для мирян, в своей катахрезе не призывал к покою. Звучал он как открытое немногим тайное предостережение, напоминание посвященным о грядущей неминуемой расплате, угрожающей всем нечестивым грешникам.

— Nil inultam remanebit. — Ничто не избегнет возмездия…Confutatis maledictis, flammis acribus addictis. — Проклятых сокрушив, обреченных пламени пронзающему…

Инквизитор с тамплиером на таинственной мессе не присутствовали. Видимо, по сюжету им было не до богослужения и покаяния. Отчего видение повлекло Филиппа дальше, в боковой притвор, тускло освещенный узкими прорезями высоких и глубоких оконных ниш с затемненными витражами.

В соборной полутьме доспехи тамплиера приобрели иссиня-чернильный цвет и начали испускать искрящееся сияние. А на белом одеянии доминиканца зловеще проступили темно-коричневые пятна черепов.

— …Даром стараешься, сьер апостолический инквизитор. Мне не в чем каяться. Мирская смерть меня не страшит. Ибо я служил и буду служить не твоему жалкому Назорею, но величайшему Ариману.

Моему бессмертному духу не пристало бояться ни светлого, ни темного пламени. В любую огненную стихию я свободно войду и выйду…

Неподвижно застывший говорящий из-под забрала тамплиер напоминал чревовещающую металлическую статую или какого-то бездушного фантастического механического голема. Неуязвимого и несокрушимого.

Тогда как хрупкий облик его противника едва ли оставлял сомнения в том, что инквизитор состоит из подверженных любому воздействию людской плоти и крови.

— Ты не понял, куда тебя завлекло твое нечестивое служение, манихеец, — печально подытожил беседу монах и в неуловимое мгновенье переменил внешний вид.