Читаем Корона Анны полностью

– Сашка, погнали купаться! – звал он меня, перебрасывая через плечо полотенце. 

Но в ту субботу купаться мы не пошли. Войдя в домик, отец с поникшей головой тяжело опустился на кровать. 

– Что случилось? – спросила мама.

Отец тоскливо взглянул на меня, кисло улыбнулся Алине.

– Идите-ка, погуляйте, – сказал он нам, и мы вышли.

– Так получилось... Приволок тот проклятый рулон к забору. Жду, а Вовки все нет. Решил вернуться в цех, а тут – они, из отдела охраны... – тихо говорил отец.

– Чуяло мое сердце, это добром не кончится. Что же теперь будет? – причитала мама.

– Составили протокол. Могут передать дело в прокуратуру. До двух лет тюрьмы...

Я стоял у окна, над головой шелестели листочки березы. Представил отца в телогрейке. Его заводят в камеру. Он сидит на железном стуле у зарешеченного окошка и пишет нам с мамой письмо...      

Я побрел по песчаным тропинкам. Возле домиков за столами шумно ели, выпивали, играли в карты. Неужели все вокруг скоро узнают, что мой отец – вор?! Неужели его посадят в тюрьму? Не за политику и даже не за драку. А за украденный кусок кожи!

На берегу приятели жгли костер.

– Джон, что там случилось у твоих? – спросила Алина.

– Не знаю, – ответил я. Уши мои запылали. 

– Садись, скоро испечется картошка.  

Дымок вился над костром. Алина сидела, обхватив руками колени. Смотрела то на огонь, то украдкой на Вадика Гольдштейна.  


                                     ххх


Выходные тянулись мучительно долго. Отец на пляж не ходил. В бильярд тоже не играл, а бильярдистом был классным. Из разговоров родителей я знал, что когда-то отец был одержим бильярдом, играл на деньги, иногда выигрывал, но чаще проигрывал, и только семейные скандалы излечили его от этой страсти.

В воскресенье вечером мы проводили его к причалу. По деревянному трапу на катер поднимались отъезжающие. Отец прошел на корму и оттуда помахал нам рукой. Мама постаралась улыбнуться, помахала ему в ответ и быстро ушла. Кажется, она плакала.

Катер отчалил. Я смотрел вслед удаляющейся белой щепке. Жалость к отцу, стыд за него, надежда, что все обойдется и его не посадят, сменяли друг друга. Вдоль берега носилась черная овчарка Тайга и яростно лаяла на волны: недавно комендант утопил ее щенков...

На следующее утро мама, наготовив нам с Алиной еды, навела тонкие стрелки у беспокойных заплаканных глаз и, пообещав вернуться через несколько дней, тоже уехала.


                                                  3


– Выкуривали мы этих комаров, а все без толку, – говорит Алина, шлепнув очередного кровопийцу на руке. Она лежит в кровати напротив меня.

– Да, кусаются, – прислушиваюсь к тонкому писку над головой. Писк перемещается влево, к самому уху.

– Джон, что же все-таки стряслось у твоих родителей?

– У отца какие-то неприятности на фабрике.

         – На этой фабрике не ворует только ленивый. Полгода назад там задержали одну бабу – обмоталась дорогой кожей под пальто. На проходной, когда ее остановили, сказала, что беременна. Ее завели в отдельную комнату и попросили снять пальто. А под ним – почти рулон кожи! Ее могли посадить в тюрьму, так она и вправду забеременела и отделалась лишь годом условно.

         – Да, история... – отзываюсь, хмыкнув. Я не могу ей признаться в воровстве отца. Или, может, Алина уже знает о нашем семейном позоре?  

         – Джон, ты кого-нибудь любишь? – вдруг тихо спрашивает она.

         – Была одна девочка. Но счастье длилось недолго: вмешались ее предки и все испортили. 

         – Чем же ты им не понравился?

         – Она – дочь профессора. Должна окончить школу с золотой медалью и поступить в институт. А я – хулиган... 

         – А почему тебя называют Джоном?

         – Я знаю наизусть много песен «Битлов». И вообще, я человек крайне западных взглядов.

– Вы с Вадиком учитесь в одном классе? 

         – Нет, в параллельных. А что?

         – Да так, ничего. Давай спать. 

Еще вчера Алина была для меня просто подругой детства. Настоящий же интерес вызывала одна брюнетка лет двадцати пяти. На пляже она часто  растирала свое тело кремами, потом ложилась на живот и расстегивала лифчик. Я тут же захлопывал книгу и мчался в воду. Плыл, проделывая полукруг, чтобы, возвращаясь по берегу, пройти мимо нее. Она отдыхала одна. Вечерами я старался сесть рядом с нею в беседке, где смотрели телевизор, пытался сыграть с нею партию в настольный теннис, словом, тайно ее преследовал и безнадежно страдал.

И вдруг... Алина. И мы с нею ночью вдвоем...    

Я долго ворочаюсь. Почему-то вспоминаю Вадика Гольдштейна, вижу его пухлые губы и очки на кривом носу.

         – Вот сволочь! – хлопаю себя по шее и растираю в пальцах что-то липкое.


                                               4


         Отец Вадика Гольдштейна занимал должность замдиректора фабрики. Впрочем, это абсолютно не интересовало парней из старших классов нашей чудесной школы. По двое или по трое они на переменах ходили по школьным коридорам, отлавливали ребят-евреев и вымогали у них деньги или вполсилы отрабатывали на них удары. Мои еврейские сверстники без особой нужды в коридорах не появлялись, а после занятий что было духу мчались из школы вон. Преподаватели знали об этой травле, но почему-то никаких серьезных мер не принимали. Вадик Гольдштейн тоже нередко становился жертвой этих, из школьного «гитлерюгенда».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман
Круги ужаса
Круги ужаса

Бельгийский писатель Жан Рэй, (настоящее имя Реймон Жан Мари де Кремер) (1887–1964), один из наиболее выдающихся европейских мистических новеллистов XX века, известен в России довольно хорошо, но лишь в избранных отрывках. Этот «бельгийский Эдгар По» писал на двух языках, — бельгийском и фламандском, — причем под десятками псевдонимов, и творчество его еще далеко не изучено и даже до конца не собрано.В его очередном, предлагаемом читателям томе собрания сочинений, впервые на русском языке полностью издаются еще три сборника новелл. Большинство рассказов публикуется на русском языке впервые. Как и первый том собрания сочинений, издание дополнено новыми оригинальными иллюстрациями Юлии Козловой.

Жан Рэ , Жан Рэй

Фантастика / Приключения / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Ужасы и мистика / Прочие приключения